Владимиръ - федеральный патриотический журнал
Историко-духовное возрождение

АФГАНСКИЕ ПЕРЕВАЛЫ

Глава 1: перевал самый трудный.
КУНАРСКАЯ БОЕВАЯ ОПЕРАЦИЯ

Вы-над пропастью,
По самому по краю…
(Владимир Высоцкий)

7 марта 1984 года. Город Кабул. 58-й день в ДРА

Здравствуйте, мои дорогие Неличка, Саня и Игорёк!

Стоит необычное даже для этих мест тепло. Травка зеленеет, солнышко блестит… Днём – за двадцать (!) градусов тепла. Солдаты по пояс голые, строят новый модуль. В июне-июле из комнаты на шестерых разъедемся по комнатам на двоих. Там будет психологически более спокойная и комфортная обстановка. Всё-таки возраст уже не для туристических палаток…

На улицах города множество детей. Как я раньше этого не замечал? Примерно, как в Махачкале. Впереди своей семьи уверенной походкой идет ОН – гладкий, кругленький и довольный жизнью. Сзади, метрах в 3-4-х, следует его «ханума» в мешке до пят и в тюремной решётке паранджи напротив глаз. Она тащит на руках двух (редко, очень редко одного) маленьких ребят. Еще 2-3, взявшись цепочкой за руки, следуют с ней рядом. На «хануме» за спиной (руки-то заняты) болтается большой узел с вещами.

Приземистый дом без окон мелькает вдоль дороги. Кольцо мужчин и мальчиков, а между ними два дерущихся петуха. У некоторых зрителей петухи зажаты подмышками, ждут своей очереди. Девочки на улицах – большая редкость, рассказывают, что за ту из них, которая до замужества не вышла за пределы двора ни разу, заплатят самый высокий калым. На многих домах вдоль городской улицы мальчишки на коротких, метров по пять поводках водят разноцветных воздушных змеев, сделанных из плащевой болоньи.

Неуправляемое стадо машин на улицах. Уже привычные глазу выдранные с мясом и висящими проводами боковые фонари и ржавые боковые крылья легковых автомашин. Как будто ты зритель гигантского ралли. Позы пассажиров самые невероятные. Вот, подпрыгивая на ухабах, летит ГАЗ-66. Сверху на кабине (а не в пустом кузове!), непринуждённо опустив одну ногу в кузов, сидит «сорбоз» – афганский солдат с автоматом Калашникова, не держась ни за что руками. А машина иногда резко тормозит, и я с тревогой жду, что он вот-вот загремит вместе со своим АК под передние колеса автомобиля. Ничего подобного! У него в штанах, наверно, магнит, сидит, как плотно приклеенный к кабине машины. Или видишь: как крейсер, в потоке легковушек лавирует автокран на базе МАЗа. Все на нём: кабины водителя и крановщика, стрела (!), подножки – буквально всё унизано непринуждённо сидящими и висящими в немыслимых позах людьми-пассажирами. Никто на это, даже регулировщики, не обращают никакого внимания. Лошадей в стране мало, и все они какие-то игрушечные, чуть больше пони. На улицах множество тележек на толстых резиновых колёсах, которые волокут худые изможденные люди. Иная нагружена – аж жуть!

Когда два-три дня нет ветра, Кабул заволакивает синей дымкой смога. Хорошо ещё, что здесь нет промышленности. Трудно дышать, противный запах, и першит, режет горло. Когда возвращаешься к себе, пусть невысоко, но всё же в горы, воздух отличный, чистейший. От нас город – как на ладони. Ежедневно, вечерами чёрное небо рассекает узкий и яркий луч прожектора, который шарит по окрестностям глубокой долины-«тарелки», иногда задерживаясь, из-за любопытства, на редких облачках, сразу ослепительно вспыхивающих над ним. Взлетают частые ракеты, иногда гремит далеко не весенний гром, и ярко-красные плети трассирующих пуль – «трассеров» хлещут из-за близких холмов и кишлаков, разлетаясь в стороны. На войне, как на войне, хотя и «необъявленной»… Американские миллионы долларов здесь превращаются в пули, взрывы и убийства среди бела дня в городе, магнитные мины, прицепленные прямо на ходу в потоке машин, и многое другое, всегда пахнущее кровью. Здесь пробуют нас на крепость, как в 30-е годы в Испании…
Пишу на именной бумаге главаря банды, заверенной его личной печатью. Целую крепко. Через три дня ухожу на десять дней туда, откуда письма не пишут. Постараюсь написать еще одно письмо. Ваш…».

10 марта 1984 года. 61-й день в ДРА.

Мы из столицы Демократической Республики Афганистан – города Кабула шли в зону «Восток». Колонна около тысячи военных автомашин, БМП, БТРов и танков (столько мне назвали в штабе операции) растянулась по горной дороге на двенадцать километров. Вначале из высокогорного Кабула нужно было спуститься по серпантину вниз и прочесать там ущелья. Вытеснить «духов», дать возможность местным дехканам спокойно работать. Освоить советские трактора «Беларусь» вместо деревянной сохи, которой они пахали тысячи лет. Защитить школы и учить детей, так как банды из Пешавара в первую очередь расстреливали и сжигали школы и учителей. Обирали крестьян. Заставляли платить им налог – четверть урожая…

Перед всеми восемью тоннелями длинная змея боевой техники сонно замирала. Пока саперы искали и каждый раз находили мины и фугасы и их разминировали. Прошли первые сутки. Кончилась взятая с собой кипячёная вода. Вся военная техника, оружие, наши лица, руки и одежда покрылись толстым слоем жёлтой пыли. На вынужденных остановках под безжалостным афганским солнцем мы молча курили и настороженно оглядывали молчаливые и угрюмые чужие горы.

…В Афганистан в командировку из Союза направляли на два года. Но пятеро моих предшественников досрочно вернулись из-за полученных там болезней. Майор Миша Павлов, кандидат в мастера спорта по самбо, мощный, крепко сбитый мужик, неистощимый оптимист, через восемь месяцев попал в военный госпиталь с диагнозом «паратиф». Он держался до последнего. Заболели все одиннадцать офицеров особого отдела бригады в Кандагаре. Он остался один за всех и за начальника. Когда свалился и Миша, то из Особого отдела КГБ 40-й армии направили кого-то из офицеров – временно исполнять там обязанности военных контрразведчиков. Остальные четверо предшественников вернулись в ещё более короткие сроки: кого-то уже через месяц привезли без сознания в тифу, кого – через три. Во время последнего моего инструктажа перед отлётом в Ташкент и далее в Кабул начальник Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу генерал Матвеев несколько раз возвращался к одному и тому же тезису. Как важно в «Афгане» содержать себя в чистоте. Почаще мыть руки. Как-то особенно пристально смотрел на меня при этом, как будто старался запомнить и прощался насовсем. И уже в третий раз упомянув в разговоре, что такой-то наш офицер заболел гепатитом лишь потому, что поел зелёного лука, генерал проникновенно посмотрел на меня и сказал: «Почаще мой руки!!!».

…Мой водитель, старший сержант Серёжа Голов из Воронежа достал пропылёнными, грязными руками засохшую на жаре буханку хлеба и, вскрыв штык-ножом консервную банку сайры в масле, подал её мне. Я взял её такими же землистыми от грязи, немытыми руками и начал медленно и с отвращением жевать, запивая холодной сырой водой. Было невкусно, но голод утоляло. Рядом с нашей машиной в кювете лежал мертвый ишак с выеденным шакалами с задней части туши красным и сплошь покрытым мухами нутром. В детстве и юности я был болезненно брезглив, что служило предметом множества шуток и розыгрышей моих друзей. Я равнодушно посмотрел на ишака и продолжал механически жевать. Потом я вспомнил слова генерала и, испугав Сережу, вдруг громко и неожиданно стал хохотать…

…Позади 75 километров пути от Кабула до населенного пункта Суруби. Примерно посредине нашей воинской колонны следуют и двадцать одна автомашина оперативной группы штаба армии, которая руководит этой боевой операцией. Я старший автомашины ЗИЛ-131 с прицепом-кунгом. В ней будет располагаться группа офицеров Особого отдела КГБ армии, которая в район боевых действий прилетит вертолётом. Со мной два водителя: основной – Сергей Голов, водитель 1 класса, «дедушка», ему скоро «дембель», и запасной – Игорь Зайчиков, служит три месяца, только-только из учебки, оба они из Воронежа. Все мы боевого опыта пока не имеем. Хотя уже не раз бывали под обстрелами из ракет класса «земля-земля» и огнестрельного оружия.
Двигаемся в колонне очень медленно, с частыми остановками по неизвестным нам причинам. При долгих остановках уже успели познакомиться с водителем и двумя рядовыми из впереди едущего новенького зеленого КрАЗа с тентом, набитого под завязку ящиками с продовольствием. Справа от дороги, вплотную к ней – вертикальная скала высотой метров пятьсот, слева глубокая и также вертикальная пропасть, из которой глухо доносится шум течения невидимой из кабины горной речки Кабул, текущей в попутном направлении. Над нами по небу периодически проносятся пары «вертушек» прикрытия. По скалам сверху колонну прикрывают десантники.

Первоначальное напряжение от вида этой огромной махины войск и техники, нарастающей усталости и жары постепенно превращается в равнодушие и апатию. Даже есть не хочется. Только пить. У каждого из нас на поясе по две фляжки с чаем. В Суруби, в горах, с нашей советской помощью построена большая гидроэлектростанция, которую охраняет афганская армейская охрана. Наша колонна-змея сворачивается на большом плато в грохочущую массу перед ночлегом и постепенно затихает. Знакомый оперуполномоченный Особого отдела за совместным ужином рассказал, что в афганской охране у него есть секретный сотрудник. По его информации, каждый вечер «духи» обстреливают район гидростанции. Предварительно сообщают охране через связных либо по телефону о времени обстрела и количестве ракет, чтобы те подготовились и никто не попал под обстрел. Затем, если охрана согласна, ракеты выпускают. Подвозят по одной ракете на ослах, ставят их вручную на направляющие и запускают. При таких обстрелах риск случайной гибели охранников почти исключен, да и серьёзных повреждений сооружений практически ещё не было. Охрана докладывает вверх по команде про систематические обстрелы и своё героическое поведение, «духи» отчитываются перед Пешаваром о количестве подвезённых и стартовавших ракет. Американские деньги при этом и «духи», и охрана делят честно между собой, так как и в охране, и в местной группе «духов» почти все родственники. И все довольны.

Еще не взошло солнце, а колонна снова вытянулась на дорогу и поползла в сторону субтропического города Джелалабада. Всю ночь наш автомобиль находился в самой гуще скопления бронетранспортеров и танков, которые почему-то моторы на ночь не глушили. Грохот стоял неимоверный, вонь от дыма невыносимая. Нормального сна и отдыха и в помине не было. Иногда забывался в каком-то бреду. Самоходная артиллерийская установка (САУ) рядом стреляла, примерно один раз в сорок минут, ведя беспокоящий огонь по далёким целям. Во время выстрела раздавался чудовищный звуковой удар, эта неуклюжая с виду махина делала вид, что подпрыгивает, и слегка откатывалась назад. После её выстрела я в очередной раз вместе с одеялом, подушкой и матрасом слетал с нижней полки в кунге на пол и больно ударялся. На третий или четвертый раз так и остался лежать на полу посреди разбросанной постели. Утром, невыспавшиеся и разбитые, мы поехали в колонне дальше. День на жаре и частых остановках тянулся мучительно долго. На одной из остановок к нам подошли ребята из впереди идущего КрАЗа и сообщили об аварии. Впереди нас водитель САУ «Гвоздика» уснул на ходу, и неуправляемая боевая машина на повороте дороги не повернула в нужную сторону, а прямо переползла через невысокий бетонный бордюр и упала в пропасть. Вместе со всем экипажем и спавшим на борту десантом. Еще никто не сделал по нам ни одного выстрела, а войска уже понесли потери…

Быстро наступили вечер и чернильная темнота афганской ночи. На фарах машин надеты светомаскировочные маски с узкими прорезями для синего света. Стало почти ничего не видно на дороге. Только красные огоньки задних сигнальных фонарей машин. Движение колонны замедлилось до скорости пешехода, с долгими стоянками перед тоннелями для проверки их саперами. Несколько раз поели осточертевших рыбных консервов с чёрствым белым хлебом, который буквально разваливался на крошки.

Вторая ночь близится к полуночи. Впереди, вначале далеко от нас, раздались выстрелы орудий, а затем постепенно нарастающий грохот близкого боя. В небе сверкают зарницы. Мы медленно приближаемся. Разговоры в кабине смолкли. Напряжение нарастает. Я снял с себя и повесил поперёк правого стекла кабины свой бронежилет, оставив небольшую щель для наблюдения. Надел на ноги и зашнуровал ботинки. Внезапно высокая скала справа закончилась, и открылось большое ущелье. Прямо перед нами, примерно в двадцати метрах, возник мост из бетона в три пролёта, освещаемый мерцающим светом осветительных ракет. Ближнего пролёта уже не было. Как нам передали по цепи, когда на мост въехал наш танк, под ним взорвался фугас: пластмассовая круглая итальянская мина и под ней советская бомба. Они сплошь и рядом не взрываются во время наших бомбёжек душманских укреплений, «духи» их собирают и используют против нас. Танк улетел в пропасть вместе с пролётом моста и десантом на броне. Между остатками моста и дорогой сапёры под обстрелом сразу перебросили аппарели – металлические спаренные мостки, по которым нашей машине с прицепом и предстояло перебраться на ту сторону и двигаться дальше. На мосту стояли два пулемёта, которые стреляли в сторону ущелья. Поодаль от них я увидел силуэты четырех наших солдат, которые беспрерывно стреляли в ту же сторону из ракетниц, пытаясь ослепить «духов». Из ущелья в нашу сторону тянулись многочисленные следы «трассеров».

– Спокойно, Сережа, спокойно! – сказал я. Метров за пять перед мостками водитель остановил машину и вгляделся вперед. Никого рядом не было, чтобы помочь направить передние колеса в желоба мостков. Слева, справа и впереди была пропасть, неосвещённая и зловещая. Ошибка в несколько сантиметров могла стать смертельной для всех нас. Горело крапивой обострённое желание не оплошать.

Постояв секунд десять, автомобиль с прицепом очень медленно двинулся вперёд. Мы проехали по мосткам около двух метров над пропастью, когда впереди и справа в ущелье, метрах в трёхстах от нас, в темноте вдруг возник огненный шар и спустя секунду начал двигаться в нашу сторону. Я мгновенно определил, что это летит смерть – граната душманского гранатомета.

– Спокойно, Сережа, спокойно… – выдохнул я. Мной овладело абсолютное спокойствие. Никакого страха не было нисколько. Душа как бы зависла над моим телом в пространстве в качестве стороннего наблюдателя. Я внутренне удивился. Много раз читал в своей жизни, что именно чувствует человек в мгновенья перед неминуемой гибелью, а перед моими глазами не пронеслась вся моя жизнь, мама, жена и дети, самые родные люди на свете. Я вдруг холодно понял, что сейчас погибну и буду падать в пропасть с большой высоты вместе с машиной и прицепом. И не чувство паники от предстоящей боли и черноты смерти пришло ко мне, а единственное, что в голове промелькнуло искрой: «Как там мои останутся?». И невыразимо горькое сожаление о том, что угробил машину и солдат. Смертная тоска за невозможность помочь погибающим мальчишкам больно сжала мое сердце…

…Машина внезапно для меня резко встала над пропастью ровно посреди мостков. Сергей не двигался и сидел молча. Я видел, как чрезвычайно медленно, буквально по сантиметрам в пространстве движется к нам граната с ярким хвостом огня за собой. Изучающе холодно и спокойно я наблюдал за ней. Прошло не меньше часа (в действительности, конечно, 3-5 секунд). Шар очень медленно приблизился и пролетел прямо перед капотом машины, скрывшись в пропасти слева от нас. Гранатометчик явно не ожидал резкой остановки машины, неправильно взял упреждение и промазал. Я отметил это про себя автоматически.

– Вперёд и медленно! – почему-то шёпотом приказал я. Мы тихонечко поползли. Для себя отметил, что горжусь мастерством и выдержкой солдата-водителя Серёжки Голова. На сердце стало теплее. В том же месте ущелья снова возник огненный шар среди чёрного неба и снова стал приближаться к нам. Я молча и бездумно следил за ним глазами. Голова моя была пуста, как колокол. Никаких мыслей в ней не было. Только застывшее время, как скованная льдом река. Снова я чувствовал каждый удар своего сердца и обострённо видел каждый сантиметр полёта гранаты, каждую искру в её огненном хвосте. Граната очень медленно подлетела и прошла вплотную к переднему стеклу, чуть выше капота, опалив его. И сразу стало видно, что до спасительного моста осталось не более двух-трёх метров.

– Вперёд!!! – заорал я. Тяжёлый ЗИЛ резко дёрнулся и, стремительно промчавшись по остаткам моста, нырнул в спасительную темноту и под защиту скалы, вновь выросшей справа от дороги…

Часа четыре колонна двигалась непрерывно и быстро. Уже светало, когда мы свернули с асфальта и пошли по пустыне. Горы исчезли. По бокам дороги начали появляться кишлаки с домами из жёлтой глины и небольшими участками для посевов. На отдельных из них дехкане пахали землю на паре волов деревянными сохами. Все машины шли одной колонной, друг за другом по пустыне, по одной колее, утопая колёсами сантиметров по десять-пятнадцать в жёлтом песке. Облако пыли скрывало от нас идущие впереди машины. Смутно был виден лишь силуэт КрАЗа с тентом, нашего постоянного ведущего в колонне. Мы напряжённо вглядывались в дорогу. Ехали с работающими дворниками, которые сметали с лобового стекла пыль и песок, как у нас в Союзе снег зимой. Раза два я видел в колее впереди нас круглые камни-валуны размером с кулак. Каждый раз Сергей, предупреждая мою команду, восклицал: «Вижу!» – и резко выворачивал колеса вбок, объезжая их. Мы были проинструктированы, что «духи» будут ставить мины в колею, маскировать их, а для своих класть сигнальные камни.

Было уже около полудня. Мы неимоверно устали от бессонной ночи, дороги, обстрелов, голода и напряжения. Очень хотелось спать. Внезапно ярко сверкнула огненная вспышка. Впереди идущий КрАЗ вдруг подпрыгнул метра на полтора и скрылся в чёрном дыму. Раздался такой удар, что, казалось, взорвалась планета. Мы мгновенно остановились. Дворники продолжали разгребать песок и пыль на лобовом стекле. Когда дым немного рассеялся, мы увидели, что из зеленого КрАЗ стал обуглено-чёрным и весь горит. Я выскочил из кабины и подбежал к КрАЗу. Он наехал левым передним колесом на мину. Колесо оторвало взрывом и подбросило метров на пятьдесят. Кабина от удара вытянулась в форме яйца снизу вверх и назад. В ней справа через проём оторванной двери виднелись два чёрных человеческих трупа, как обрывки верёвки скрученные друг вокруг друга. Я подошёл к заднему левому колесу, возле которого на песке лежал солдат-водитель, с которым ещё пятнадцать минут назад мы курили на коротком привале. Левая нога по колено у него была оторвана. Из колена торчала белая оголенная кость, которая конвульсивно скребла по песку. Из окружавших её лохмотьев красного мяса на песок обильно лилась ярко-красная кровь и сразу же впитывалась в песок. Тело водителя всхлипывало и содрогалось в предсмертных движениях, которые через минуту закончились. Мы с Головым и подбежавшими солдатами из задних машин стояли и смотрели на него молча и обречённо…

В первый раз в жизни я увидел, как на моих глазах умирает человек. Он был в два раза моложе меня, и его смерть казалась мне наивысшей нелепостью и несправедливостью. Если бы Бог предложил мне в этот момент для того, чтобы он жил, отрезать у меня руку или ногу, я, не задумываясь ни на миг, согласился бы…

…Колонна наша в пустыне разделилась. Её бо́льшая часть повернула направо в горы, где предстояла зачистка местности от «духов». А оперативную группу штаба армии с охраной остановили на привал. Подошла «ромашка» – раскладная столовая. Вкусно запахло от войсковой походной кухни. В стороне от группы наших машин солдаты из четырёх высоких щитов сколачивали походный туалет, выкопав в песке глубокую яму. Поев, наконец-то за несколько дней, горячей пищи – гречневой каши с мясной тушёнкой (потом в Союзе лет пятнадцать я на неё смотреть не мог) и запив всё это горячим чаем, я приказал Игорю Зайчикову бодрствовать. Если колонна двинется, то вначале разбудить меня и водителя Голова. Вместе с Серёжей мы легли одетыми на постель в кузове и провалились в сон, как в пропасть. Проснулся я от того, что мы двигались. Я разбудил слегка очумелого Сергея Голова. Мы с ним оказались, как в ловушке. Куда нас вез сумасбродный и неопытный Зайчиков?!

…После переезда через взорванный мост мы перед пустыней развили нормальную скорость, и я дал возможность отдохнуть водителю Серёже Голову. Отправил его в кузов, а за руль посадил Зайчикова. Тот всё предыдущее время был насупленный, очень недовольный, что ему приходится быть пассажиром. Мы долго ползли по серпантину вверх, и я заметил, что из-под капота вырывается пар и температура охлаждающей жидкости очень высокая. Я приказал остановиться на обочине. Вся колонна пронеслась мимо нас, и мы остались на дороге одни. Разбудил Голова, и он долил в радиатор воды. Через несколько минут всё было в норме, и мы понеслись по пустынной дороге догонять колонну. Еле догнали её через час. Могли в любую минуту стать добычей для «духов», которые часто нападают на одиночные и остановившиеся машины. И вот теперь Зайчиков, нарушив мой приказ, везёт нас неизвестно куда…

Мы оба стали кулаками стучать в переднюю стенку кузова, но безрезультатно. Скорость движения по горной дороге была сравнительно небольшая, километров 10-15 в час. Я встал ногами на прицепное устройство и пригнулся. Уловив момент, когда скорость на подъёме снизилась, прыгнул на дорогу, больно упал боком и перевернулся. Вскочив на ноги, метнулся вперёд и, догнав машину, зацепился за ручку кабины. Еле-еле взобрался на подножку. Открыл кабину и закричал Зайчикову: «Стой!!». Тот остановил грузовик. Подбежал Голов и занял место водителя. Я огляделся. Наша машина оказалась головной, впереди на дороге было пусто. Зато сзади нас остановились десятки машин, конца колонны не было видно.

– Куда ты едешь?! – с возмущением обратился я к Зайчикову.

– Не знаю, я отстал от колонны и заблудился в «зелёнке», – честно и растерянно ответил он.

Мы проехали немного вперёд по грунтовой дороге, которая то и дело разветвлялась среди кустарников и небольших деревьев. Карты местности у меня не было. Пункта назначения я не знал. В любой момент мы ожидали обстрела. Очень хотелось вытащить Зайчикова из машины и набить ему морду, я еле сдерживал себя.

– Стой! – отдал я команду водителю. Подумав, понял, что ехать самостоятельно и наобум нельзя. Это опасно для всех нас. Это будет уж очень щедрый подарок «духам». Раз нет связи, нужно стоять на месте и приготовиться к обороне со всех сторон…

Минут через пятнадцать к нам в голову пристроился проводник – бронетранспортёр, которого кто-то из армейских начальников прислал за нами. Он и привёл нас в город Митерлам, где дислоцировался наш батальон армейского спецназа.

Войска ушли на прочесывание местности. Наша оперативная группа штаба армии из двадцати одной машины расположилась на широком плато среди гор, откуда хорошо просматривались весь город и подходы нему со всех сторон. Снова солдаты сноровисто и быстро окружили машины цепью окопов, развернули столовую-«ромашку», поодаль выкопали ямку для походного туалета, поставив по её периметру коробку из четырех щитов-дверей. К туалету тут же выстроилась живая очередь из десятка человек. Я, опередив других, занял очередь третьим, вслед за афганским губернатором из Джелалабада, с которым только что познакомился на совещании в штабном вагончике. Это была зона его ответственности, и он прилетел посмотреть, как идут дела. Со стороны гор к нам быстро приблизилась пара «крокодилов» – вертолётов МИ-24 с жёлтой пустынной окраской. Вертолёты сели одновременно неподалеку, подняв огромный столб пыли. От порыва ветра все щиты туалета, как настоящая ромашка, раскрылись, и всем на обозрение выставилась снежно-белая круглая задница полковника из оперативного отдела. Он растерянно повернул голову в нашу сторону, натягивая брюки, в полусогнутом состоянии перешёл на бег и скрылся в облаке пыли. Грохнул громкий мужской смех, к которому присоединились и два женских голоса – официанток Маши и Даши, которые от столовой-«ромашки» увидели всё происходящее. В последующие два дня я этого полковника в столовой не наблюдал.

…Я только что получил сообщение, что недалеко от нас приземлился вертолёт, который доставил пленных, и вышел из кунга, чтобы встретить. Их было семеро в сопровождении двух запылённых солдат-автоматчиков в касках и бронежилетах. Никаких сведений солдаты о пленных не знали и никаких документов мне не передали. Когда вся группа этих экзотически одетых мужчин в широких шароварах и чалмах ещё неторопливо приближалась ко мне, я обратил внимание на то, что они все были босыми. Хотя на дворе была середина марта и днём стояла плюсовая температура, но ведь скоро наступит ночь и будет мороз. На мой вопрос, куда подевалась обувь задержанных, солдаты мне ответили, что у этих «духов» были резиновые калоши на босу ногу. Так как «духи» при конвоировании в горах под обстрелом передвигались медленно, то солдаты все калоши выкинули в пропасть. Возмущаться или задавать другие вопросы военным смысла не было, и я их отпустил обратно к вертолёту, который тут же взмыл в небо и скрылся вдали.

Я приказал рассадить всех пленных по одному в разных ямах-углублениях в земле и привести ко мне первого «духа». Переводил мне сержант-узбек из взвода охраны. Вошёл симпатичный чернобровый мальчишка лет 15-16. Присел на краешек стула и болезненно поморщился. Взгляд прямой, доброжелательный. Его родной брат – офицер афганской армии 8-й пехотной дивизии. Погиб недавно в бою. Ещё два брата служат в «царандое» – афганской милиции. Сам работает зазывалой в такси. Его задержали «шурави» в мечети, ворвавшись туда во время молитвы. Его избили и отобрали наручные часы. Сломали прикладом автомата два ребра. Я прекратил этот, наверное, самый короткий в мире допрос и повёл юношу в кузов машины с тентом.

Метрах в десяти от машины стоял загорелый, чисто выбритый армейский прапорщик, который, глядя сквозь меня яркими голубыми глазами с неестественно расширенными зрачками, вдруг буднично сказал: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Не останавливаясь и не удостоив его взглядом, я молча прошёл мимо.

Второй задержанный, захлебываясь слезами, которые ручьём хлынули по его щекам, был стар и беден. Чистые шаровары и рубашка были во многих местах заштопаны. Он сообщил, что работает чабаном у феодала, пасёт его овец. Сегодня днём «шурави» опустились на своём военном вертолёте, номер которого он не запомнил, рядом со стадом в горах. Забрали восемнадцать баранов и улетели. Как теперь показаться на глаза феодалу, он не знает. У него четырнадцать детей! Как и чем их кормить?! Он пешком добрался до штаба «шурави» в горах, его не стали слушать, избили, и сейчас он здесь. Что делать?.. Он снова залился слезами.

Когда я проходил с чабаном мимо прапорщика, тот стоял на прежнем месте. И снова, не повысив голос, он обратился ко мне: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Начисто забыв первейшую заповедь чекиста о необходимости иметь всегда холодную голову, я заорал так, что группа невдалеке стоящих офицеров штаба армии вздрогнула и все одновременно повернулись в нашу сторону.

– Иди в горы, козёл, бери автомат и там стреляй!!! Урод!

Третий задержанный в сопровождении солдата вошёл медленно и как-то мешковато, низко нагнув голову и что-то неся перед собой в правой руке. Я остолбенел. У него на ладони лежал человеческий глаз, от которого к пустой красной правой глазнице тянулся тонкий, извилистый, как толстая нитка, нерв. Около минуты я был в сильнейшем шоке от увиденного. Заставил себя собраться и задать вопросы через переводчика. Он – сборщик хвороста в горах. Этой работой кормит семью. Собранный хворост продаёт. У него был собственный старый ишак. Во время прочесывания солдаты выкинули собранный хворост, застрелили ишака и всё время кричали на него, называя: «Дух, дух!». Обыскали и отобрали последние 250 афгани, зашитые им в одежду.

Когда я, внутренне потерянный и потрясенный услышанным, вёл к машине этого афганца, прапорщика на прежнем месте уже не было. Там стоял молодой солдатик в ещё не выгоревшей зелёной форме. Когда я поравнялся с ним, он, просительно глядя мне в глаза, произнес ту же самую ненавистную фразу: «Товарищ майор, дайте его мне, я его сейчас расстреляю!». Вне себя от гнева и ненависти к войне, которая оказалась совсем не такой, как я представлял себе по книгам и кино, я остановился, взял его за плечи, развернул к себе спиной и дал сильный пинок в зад. Солдат упал на колени, схватил выроненный автомат и бегом, не оглядываясь, молча побежал от меня.

…Остальные задержанные тоже оказались никакими не «духами», то есть вооруженными мятежниками и борцами с властью, а избитыми и ограбленными крестьянами и ремесленниками, простыми афганцами, попавшими под руку советским случайно в процессе зачистки местности. Я отвёл оставшихся в ту же машину с тентом и усадил в кузов под охрану солдат. Позвонил в ХАД и стал дожидаться их представителя, чтобы передать всех задержанных. Стоял возле машины и молча долго посмотрел в глаза своим «духам». Не знаю, что именно они увидели в моих глазах, но вдруг одновременно все протянули ко мне руки и что-то заговорили на своём непонятном языке. На мой вопрос, в чём дело, солдат-узбек перевёл, что все они не ели и не пили трое суток и просят воды. Мы с солдатом подошли к котлам нашей войсковой кухни через дорогу, и нам налили четыре трехлитровых банки воды из цистерны. Я взял без спросу со стола открыто лежащие две буханки хлеба и пошёл к машине. В десятке метров стояла группа старших офицеров и генералов, и все они посмотрели на нас с солдатом. Это было руководство боевой операции, только что прибывшее на двух «вертушках» из Кабула, а ранее из Москвы. Командовал операцией, как мне сказали, генерал-полковник из Москвы. Якобы именно по итогам операции он будет защищать докторскую диссертацию. Высокий полковник из группы, видя, что я несу хлеб пленным, хорошо поставленным командирским голосом, громко отдал мне команду: «Майор! От-с-т-а-вить!!». Наверно, этот хлеб я взял со стола для командиров. Не останавливаясь и не реагируя на его команду никак, я подошёл к машине и протянул пленным хлеб. К буханкам тут же протянулись десяток рук одновременно и бережно приняли хлеб от меня. Так же бережно пленные взяли и воду от солдата. Я обернулся и молча взглянул на полковника и стоящих рядом генералов. Что-то в моём взгляде им явно не понравилось, но, помедлив секунду-две, они первые отвели глаза, отвернулись от меня и продолжали свой разговор.

Минут через пять подъехал на УАЗ-469 лейтенант ХАДа Салим, круглоголовый двадцатилетний офицер в серой афганской форме, очень хорошо говорящий по-русски. Он был совершенно безоружен, что считалось особым шиком и бравадой и пользовалось искренним мужским уважением. В конце второго года службы в Афганистане я тоже потом при посещении ХАДа оставлял автомат в машине, и это сразу вызывало особую доверительность при беседе и подчеркнуто внимательное отношение.

Взяв из моих рук акт передачи пленных, он, не глядя, подписал его и, комментируя запись, что среди них нет лиц, ведущих враждебную деятельность, сочувственно глядя в мои расстроенные глаза, неожиданно процитировал фразу из кинофильма «Чапаев»: «Что, товарищ майор, белые приходят – грабят, красные приходят – грабят?». Меня как будто ударили ножом – стало больно за себя, свою Родину и стыдно. Я покраснел так, как не краснел с пионерской юности…

…Позади уже три дня изнурительной горной дороги под обстрелами. Четвёртое утро началось шумно. Где-то совсем рядом, на берегу водохранилища, возле автомашин с будками в кузовах ударил мощный взрыв. Сонных офицеров и солдат в очередной раз сбросило на пол будки-кунга вместе с автоматами и матрасами. В распахнутую взрывом дверь я увидел растущий на глазах толстый гриб чёрного дыма. «Мина», – успокоенно подумал, всё время подсознательно ожидая нападения вооруженных людей.

– Что там случилось, Ковалев? – долетел из-за машин густой бас.

– Шли два афганца и два барана, товарищ полковник! Взрыв – и четырёх баранов нету! – ответил звонкий голос.

– Выбирай выражения, это же люди! – возмущённо крикнул я и захлопнул дверь.

После завтрака к нам, армейским контрразведчикам, пришёл познакомиться Александр Солнышкин – военный советник афганского армейского корпуса.

Как всегда в таких случаях, после обсуждения погоды, местного начальства посмотрели свежие трофейные журналы юмористического содержания. Посмеялись над ними вместе. Сразу перешли в разговоре на «ты».

– Володя, ты на операции какой раз?

– Первый, а ты, Саша?

– Я четвертый.

– Слушай, зачем столько техники нагнали – 900 единиц. Это же «змея» на двенадцать километров по горной дороге. Я ещё «духа» живого не разоблачил и не видел, только липовых пытались подсунуть, а у нас в батальоне охраны опергруппы уже семь погибших: «Гвоздика» (самоходная артиллерийская установка) в пропасть свалилась – водила заснул.

– Командует операцией генерал-полковник из военной академии. Ему нужно докторскую защитить. Отсюда и размах…

– Но ведь всё это бесполезно. Почитай разведсводки. «Духи» уже давно как перешли к тактике малых диверсионных групп. Нет сплошного фронта и тыла. Мы прочёсываем, они без боя отступают, кусая из засад. Мы после прочёсывания вынуждены возвращаться по местам постоянной дислокации войск, они снова заходят в кишлаки, говорят всему населению, что они победили «шурави»! Снова стреляют, убивают учителей, взрывают школы и мосты, держат народ в страхе и кабале, обкладывают своим собственным налогом. А держать наши войска в каждом населённом пункте никаких войск не хватит. На афганскую армию надежды нет. Половина родственников служит в армии, вторая – на стороне «духов». А мы действуем, как слон в посудной лавке…

– Кого волнует чужое горе! Я же тебе говорю, что он в академии большой начальник, ему нужно докторскую диссертацию защитить.

– Дурдом!

– Успокойся. Это только начало. Ты ещё многое здесь узнаешь. Пробовали сплошное минирование госграницы. Но они прогонят стадо овец – и проход разминирован. В Пакистане около двухсот центров подготовки «духов» на американские деньги. Банда приходит оттуда на два месяца с конкретным заданием взрывать, убивать, вербовать агентуру. Потом на два месяца уползают обратно на отдых… Лучше сделай доброе дело. Пока тихо вокруг, я соберу совещание оперработников-афганцев, а ты им расскажи о неотложных следственных действиях в ходе боевой операции. Лады?

Получив у своего начальства разрешение отлучиться на несколько часов, я, придав своей панаме ковбойский вид, медленно побрёл по жаре за Александром в сторону расположения полевого штаба афганского корпуса. В качестве приятного подарка коллегам попутно захватили в нашей столовой пару буханок хлеба.

Издалека два ряда палаток и скопление афганской боевой техники почти не отличались от любого подразделения советских войск. Но это только на первый взгляд. Подойдя поближе, я понял, что это не так. Техника у афганцев хотя и была советская, но устаревшая и давно снятая с вооружения нашей армии: и пушки, и бронетранспортеры, и видавшие виды «катюши». Вокруг сновали вооружённые солдаты и офицеры афганской народной армии – в коротких шинелях и кепках серого мышиного цвета, не обращавшие никакого внимания на двух «шурави». К одной из палаток медленно подползла окружённая автоматчиками колонна пленных «духов». Это были, в основном, парни призывного возраста в национальных одеждах. Понурые, некоторые с кровавыми марлевыми повязками, они медленно тащились, опустив головы.

– Что с ними будет? – спрашиваю.

– Сейчас слегка пошерстят, переоденут, дадут оружие, и в строй, – ответил Александр.

– Да ты что?! Какие из них солдаты? Они завтра же уйдут к «духам», да ещё и с нашим оружием!

– А ты что думал? Сегодня ночью с боевого охранения ушли четырнадцать солдат, застрелив восьмерых, отказавшихся идти с ними. Уходят батальонами и полками, вместе с танками и стрелковым оружием…

– Дурдом!

– Успокойся. Подумай лучше: а как же мне и другим нашим советникам вместе с ними есть, спать, воевать?

– Да уж…

Подошли к палаткам штаба корпуса, снаружи охраняемым часовыми. Внутри одной из них за длинным деревянным столом сидели наши военные советники – «мушаверы». Все одеты в афганскую военную форму. На столе лежали несколько длинных склеек топографических карт прилегающей местности. На карты никто не обращал внимания. Два «мушавера» ожесточённо спорили о том, сколько именно километров от Земли до Луны. Изредка заходил пожилой полковник-афганец, смотрел на карту, что-то записывал и уходил в соседнюю палатку, где командование корпуса решало тактические проблемы. Нервный, худощавый афганец-комкор Шах Наваз Танай (через несколько лет поднимет мятеж, будет бомбить Кабул и сбежит в Пакистан – прим. авт.) вдруг заглянул в палатку. И разговоры вмиг стихли, но никто не встал и не заговорил с ним. Угрюмо оглядев присутствующих, комкор молча вышел.

Через распахнутую дверь палатки открывался великолепный вид. В ста метрах под жгучим солнцем грустно дремала артбатарея. Одна из пушек вдруг, подпрыгнув на месте, коротко и громко гавкнула. На вершине горы сверкнула вспышка. «Мазилы!» – не выдержал советник по артиллерии и после шестого промаха пошёл к пушке. Отвлёкшись на время от спора о Луне, вся компания с интересом стала наблюдать за дальнейшими выстрелами по вершине горы. «Недолёт! Перелёт!» – комментировал вслух советник по комсомолу.

– А сколько стоит один снаряд? – тихонько спросил я у Александра.

– Шестьдесят семь рублей с копейками, – ответил тот.

«Ползарплаты заводского инженера», – прикинул я.

Потом все вкусно пообедали. Свежая редиска, суп-шурпа, плов, мандарины и, конечно, чай. После обеда Солнышкин повёл меня в расположение военной контрразведки корпуса. Мы нырнули в жёлтую пакистанскую палатку с двойными стенками, за которыми было не так жарко, как в советских, скорее рассчитанных на холод, а не на жару.

Офицеры были уже собраны и расположились кто где мог: на ящиках, железных койках и табуретках. Мы с Александром сели рядом за стол. Тут же вошёл солдат и на подносе принёс густо заваренный горячий чай. Я долго и подробно рассказывал о первоначальных следственных действиях оперсостава в различных ситуациях. Александр переводил мои слова на фарси. Было много уточняющих вопросов. Особую заинтересованность проявил сидевший рядом со мной старший лейтенант Фата, молодой, стройный мужчина с большими, выразительными коричневыми глазами. Волнуясь, он несколько раз отпил из моего стакана, даже не заметив этого. Солдат же, подававший чай, долил этот стакан доверху и придвинул поближе ко мне так, чтобы Фата не мог его больше достать…

Толпа пленных возле палаток поредела. Раненых отправили в санчасть, кем-то вплотную занялся военный прокурор. А остальные, с явно повеселевшим видом, строем и без охраны, шли переодеваться в военную форму. Правофланговым направляющим колонны широко и свободно шагал пленный-«калека», который до того с негнущейся ногой еле ковылял сзади. Встретившись с ним взглядом, я заговорщицки подмигнул, но тот не понял юмора «шурави».

Наутро, прибыв за разведсводкой, Александр сказал мне:

– Помнишь Фату, старлея вчерашнего?

– Конечно.

– Вчера «вертушкой» увезли в госпиталь. Врачи определили у него активную форму сифилиса.

– Ну и что?

– Да ничего… Сифилис передается ведь не только известным тебе путем, но и через открытые раны…

– Вот это номер! Он же все время хватал мой стакан с чаем, а я потом из него пил. И к тому же вчера разбил губу в кровь, сегодня она нарывает: ни пить, ни есть не могу!

– Давай сходим к вашему доктору Федориади. Он ведь кандидат наук.

Подполковник Федориади «успокоил»:

– Да, в принципе, заражение хотя и маловероятно, но может быть. Вот, выпейте сразу четыре таблетки – это ударная доза, а затем через каждые четыре часа ещё по две в течение первых суток… И ждите семьдесят двое суток. Если проявится, то проявится.

– Да мне же в отпуск скоро! — взвыл я.

– Попробуйте перенести его на более поздний срок, если не хотите рисковать семьей.

– Ни хрена себе… Привезти отсюда в Союз не ранение, не орден, а сифилис! Кто же поверит, что именно так я его «заработал», а не иначе?!

– Молодой человек, не кипятитесь. Кому быть повешенным, тот не утонет. Не надо заранее вешать нос. Завтра приходите ко мне на приём. А в Кабуле возьмём кровь на анализ…

Невеселые мысли ещё долго не давали спать в тот злосчастный день на привале и в последующие ночи. А затем страх смерти, который терзает новичков первые месяцы на войне, постепенно превратился в серое равнодушие. И тень позорной болезни также отступила перед стремительным течением событий, когда о смерти и болезнях думать попросту некогда. И в любых обстоятельствах надо делать дело, выполнять свой воинский долг.

Центр афганской провинции Лагман – город Митерлам расположен в долине реки Кунар. Город назвали якобы в честь англичанина мистера Лама, который последним из английской интервенции задержался здесь после бегства из Кабула. Весь английский корпус был уничтожен, как и все завоеватели, приходившие на эту землю с оружием в руках. А в древности эти горы видели даже войска Александра Македонского…

Боевая операция советско-афганских войск по очистке провинции от душманов продолжалась шестой день. Штаб операции находился в расположении батальона, дислоцированного на господствующей высоте, с которой весь город был виден, как на ладони. Зелёный оазис города переполнен женщинами и детьми. Днём и ночью они толпами прибывали сюда, зная, что здесь находятся «шурави» и город не будут бомбить.

Я сидел внутри машины-пеленгатора и слушал по приемнику приятный баритон на английском языке. Капитан – военный разведчик – переводил.

– Хелло, Джон! – сказал баритон.

– Хелло, Джим, – ответил ему невидимый собеседник.

– Джон, почему не взорвали мост?!

– Эти ленивые свиньи проспали, русские уже выставили усиленную охрану, днём к нему сейчас не подобраться, – пожаловался Джон.

– Мост взорвать любой ценой, надо это сделать завтра на рассвете, пока русские спят. Есть ли у них танки?

– Да, прошло пять Т-62, сейчас по мосту проходит последний…

Я выглянул из кунга и посмотрел вниз. Примерно в километре через горную реку по наплавному мосту неторопливо и с достоинством следовал в город наш танк. В бессильном гневе сжал кулаки и, как ужаленный, рванул в командирскую палатку, срочно доложил об увиденном и услышанном начальнику оперативной группы КГБ армии полковнику Савенкову.

– Василий Васильевич, у нас под носом, где-то рядом, группа «духов» с американским советником. Тот визуально контролирует мост и движение нашей техники по нему. Прямо указывает на наш танк, который в эту минуту движется по мосту в город.

Тот тут же вызвал по телефону-«вертушке» начальника военной разведки оперативной группы армии: «Анатолий Иванович!..» – и дословно пересказал мой доклад. «Что с третьим пеленгатором?».

Для обнаружения и захвата радиостанции противника к штабу были прикомандированы три радиопеленгатора и рота спецназа, которые могли бы с высокой точностью определить местонахождение американца. Выслушав ответ по телефону, Василий Васильевич сказал собеседнику: «Они где-то рядом, в визуальной видимости моста. Надо немедленно прочесать окрестности у моста и попросить помощи у вертолётчиков». Положив трубку телефона на место, посетовал: «До сих пор не могут поднять пеленгатор, тот опрокинулся при переезде какой-то несчастной канавки. Эх, водители, водители! – с горечью добавил он. – Теперь ищи ветра в поле…».

– Пусть переводчик слушает внимательно и дальше, вдруг советник что-нибудь ляпнет о своём месте или маршруте, – отдал мне приказание Василий Васильевич. Я вернулся в будку пеленгатора. За его окном взревели моторы «бэтээра», и Савенков («ВВС», как мы звали его за глаза) с солдатами охраны на броне срочно умчались в район прочесывания.

– Заканчивай с мостом, Джон, и скорее возвращайся, – голос Джима из Пакистана снова сочен и чист, как будто он был рядом.

– О’кей!

– Будь осторожен, не забывай, что тебя ждут прекрасный отдых и сюда прилетела твоя красавица Мери с подругой.

– Скажи ей, что как только русские уйдут отсюда, я сразу буду. Это моя последняя поездка сюда, всё надоело.

Дружеский диалог вдруг приобрёл тревожную тональность.

– Вижу близко группу русских, – сообщил Джон.

– Сколько их? Кто у них командир? – последовал мгновенный вопрос.

– Нет времени! – прозвучали последние слова, и только эфир тревожно потрескивал…

Я вышел покурить. С теневой стороны машины была вырыта яма-курилка, где сидели известный анекдотчик майор Фарид Аюпов и его неизменный спутник – шифровальщик прапорщик Гладков. Я тоже присел.

– Игорь, а ты знаешь, как возникли прапорщики? – подчёркнуто равнодушным голосом спросил Аюпов.

– Ну?

– Это было давным-давно, когда ещё люди гонялись за мамонтами. Бегают стадом за ним с дубинами, чтобы убить и поесть. Бегали, бегали, взмокли, устали. Одни кричат: «Сюда его гони!», другие показывают в другую сторону и тоже кричат: «Нет, сюда гони!». Из этих потом выросли командиры полков. Снова бегали, бегали, но не могут догнать и убить мамонта. Тогда некоторые говорят: «А что мы бегаем, как дураки? Давайте сделаем загородку, выкопаем яму, и он в нее попадет». Из этих получились начальники штабов. Загнали мамонта, упал он в яму, истекает на кольях кровью. Одни говорят: «Давайте добьем, разрубим на куски и сложим мясо для хранения». А другие в ответ: «А-а-а, сам сдохнет!». Из этих последних появились замполиты.

– А прапорщики? – не выдержал нетерпеливый Игорь.

– Пришли утром к яме, а на кольях висят только голые кости. Вот из тех, кто всё сожрал, и получились прапорщики, – закончил Аюпов и слегка отодвинулся от Игоря. Вспыльчивый прапорщик, по прозвищу «Матрос», вскочил на ноги…

Я не стал дожидаться дальнейших событий и, обойдя пеленгатор, присел на ящик из-под мин, закурил. Километрах в двух, на противоположном конце города разгорался бой. Длинная цепочка военных автомашин была отчётливо видна в хрустально-прозрачном горном воздухе у подножия горы Амбер. Машины медленно продвигались вперёд. Из ущелья гулким отбойным молотком стучал невидимый отсюда душманский крупнокалиберный пулемёт. Он бил по участку дороги длиной метров 150, который машины проскакивали на большой скорости. Соло пулемёта сопровождал густой хор автоматов с обеих сторон. Несколько наших вертолётов-«крокодилов» ходили по кругу над ущельем и поочерёдно клевали носом. Раздавался звук длинных пулемётных очередей, как будто кто-то с треском разрывал большой кусок брезента. Меня как будто ударило током…

…1944-1945 год, точнее не помню. Мне 3-4 года. Деревня Монастырек под городом Чериковым, Могилевской области, в Белоруссии, где я родился в 1941 году. Лето или осень. Я, как всё детство босой, с ребятами на дороге играем в песке. Изредка где-то высоко в небе, мы не обращаем на это внимания, пролетает наш советский самолёт с густым шмелиным звуком мотора. И вдруг однажды неожиданно вихрем ворвался незнакомый близкий звук другого самолёта: завывающий и почему-то сразу холодящий душу. И страшный треск раздираемой ткани. Необычное волнение взрослых, их резкая жестикуляция, судорожные, порывистые, скованные движения, как при защите цыплят от коршуна. Кричат друг другу, что это летит «он». Немца, сколько я себя помню, всегда называли именно так – «он»… Точно такой же «треск ткани» я услышал в марте 1984 года в Афганистане. Я был ошеломлён, насколько ярко этот звук напомнил мне, сорокатрёхлетнему, детское впечатление от немецкого самолёта…

Впереди и сзади каждой из несущихся по простреливаемому участку дороги машин начали появляться ватно-белые, безобидные, на взгляд отсюда, шары минных разрывов. Я представил себе, каково сейчас моим советским братьям, сидящим в кабинах, и сжался от напряжения. На открытом месте дороги, напротив ущелья стоял наш танк, и его громкие выстрелы сотрясали окрестности. Звук его выстрелов был такой, как будто великан стометровым металлическим ломом бил по огромному медному тазу. Одна из наших машин вдруг на мгновенье исчезла в гуще белого облака разрыва и чёрным горящим комом свалилась на обочину дороги…

…После прочёсывания местности в районе города Митерлам войска снова собрались в одну колонну и по трассе двинулись в сторону Джелалабада. Был конец марта, но очень жарко, за сорок градусов тепла. Солнце пекло немилосердно. В центре Джелалабада стоят высокие тридцатиметровые пальмы и летают красивые, разноцветные, большие птицы. Колонна еле-еле продиралась через скопище повозок, легковых автомашин и многотысячные толпы беженцев, заполонивших город в поисках спасения от бомбёжек и обстрелов. Наконец, выбрались за город и пошли по «зелёнке», среди густых зелёных зарослей и моря высокого трёхметрового камыша, вплотную подступавшего к дороге с обеих сторон. Стали попадаться наши машины из колонны, лежащие на обочинах и горящие свежим пламенем. Впереди раздавался грохот обстрела. Мы шли на максимальной скорости, проскочили опасный участок, и опергруппа свернула в расположение бригады спецназа.

Прежде всего, я попросил встретивших меня коллег из Особого отдела бригады дать возможность умыться. Нас отвели недалеко на берег стремительной, мутно-жёлтой реки Кабул. Вода в ней была обжигающе холодной. Не видя дна, я спустился осторожно на глубину по пояс и присел на что-то острое. Нащупав руками, поднял со дна реки артиллерийский снаряд без взрывателя. Рядом с ним оказалась ещё целая куча. На мой недоуменный вопрос, как они здесь оказались, коллега пояснил, что в этой стране дерево – большой дефицит. Дрова, например, продают на рынках по килограмму, взвешивая их на больших, похожих на аптечные, весах. При нынешней жаре здесь баня – первейший залог здоровья. А дерева нет. И начхоз приказал использовать для строительства бани ящики из-под снарядов и бомб. А снаряды – выкинуть в реку, чтобы начальство не узнало…

…Наскоро перекусив в столовой, я вышел на плац, куда вот-вот должен был приземлиться вертолёт.

В бою наши десантники захватили в плен шесть душманов с оружием в руках. Попутно сдали их на гауптвахту в советском военном городке в Джелалабаде и помчались на БМП догонять своих, но не догнали. При переправе через стремительный жёлтый поток мутной горной реки Кабул тяжелая машина ухнула в невидимую бомбовую воронку, с незакрытыми по недосмотру перед переправой люками герметичности кузова. БМП не поплыла по воде, а ушла под воду. Никто из десанта и экипажа не всплыл, да и не смог бы, так как на всех были бронежилеты, тяжёлые, как гири, ботинки, «лифчики» с воткнутыми в них магазинами с патронами и гранаты. Погибли замечательные ребята, все награждённые боевыми орденами. Посмотрев, как водолаз безуспешно пытается зацепить трос за утонувшую бронемашину, чтобы вытащить стоявшими на берегу двумя танками, я сел в вертолёт, и через несколько минут он приземлился на площадке в центре военного городка.

Удручённый увиденным, зашёл в караульное помещение, разложил на столе необходимые документы и приготовился к опросу задержанных. В течение ближайших 24-х часов их необходимо передать по акту местным властям для дальнейшего разбирательства. Это требование действующего соглашения между советской и афганской сторонами об оказании правовой помощи. Очевидцы боя погибли, установить истину будет значительно труднее. Послал солдата за переводчиком и огляделся. Мухи полностью облепили круглые электрические плафоны и закрыли сплошным ковром весь потолок просторной комнаты. «Такого и в дурном сне не увидишь», – пришла мысль, и в это время прибыл переводчик.

Ввели первого задержанного. Это был красивый, чернобровый и черноглазый мальчишка с пушком на щеках и тонким, ещё детским голосом. Сразу выпил почти половину предложенной ему трехлитровой банки холодного чая. Насратулло, сын Мохаммеда, возраст 13 лет. Отец воевал в 8-й пехотной дивизии афганской армии и год назад погиб в бою. Дома – мать и пять братьев и сестёр, все младше его. Главой семьи теперь стал дедушка. В отряде «непримиримых» Насратулло находится около двух месяцев. После того как их командир избил дедушку, а его к себе взял силой. С напарником пришлось в эти месяцы переносить по горам боеприпасы. «Будь он проклят!» – сказал Насратулло о командире душманов и стал подробно рассказывать, вытирая плачущие глаза рукой, как тот пытал и убивал местных дехкан. С этим «душманом» всё ясно…

Солдат-выводной доставил второго задержанного и вышел из кабинета. Рахматулло – брюнет с ярко-голубыми глазами, что среди афганцев большая редкость. Стремительный, как пантера. Не присел на стул, стоящий чуть в отдалении, а опустился на пол возле моего стола, привычно скрестив ноги. Пристальный, умный взгляд. Какая у него, однако, белозубая и обаятельная улыбка! Бывший студент третьего курса Нангархарского университета. За ним пришли ночью и насильно увели в банду. Долго били, полгода держали в зиндане. Ненавидит эту длительную, опустошающую душу войну, хотел бы продолжать учёбу. Мечтает о посещении Советского Союза. Уважает сильных и мужественных «шурави». На его руках нет крови. Холост. Родители в провинции Баглан занимаются сельским хозяйством.

Какая-то необычная пелена доверия и сочувствия охватывает меня. Всё окружающее становится размытым. В центре моего внимания – его необыкновенные, лучистые и очень доброжелательные глаза. Я безоговорочно верю всему, что он говорит. Вера в его порядочность, сострадание к нему захлестывают меня полностью. На его улыбку я отвечаю такой же искренней улыбкой единомышленника…

Внезапно резкий окрик выходившего и теперь вернувшегося переводчика возвращает меня к действительности. «Не улыбайся! Не улыбайся!!!» – громко и зло кричит он и делает шаг вперед, загораживая меня от Рахматулло. Затем поворачивается ко мне и говорит: «Товарищ майор! Он же применяет гипноз!».

Меня как будто ударяет током. Бросаю взгляд на задержанного. В его глазах откровенные ненависть и страх, руки сжаты в кулаки. Полностью овладеваю собой. Убираю подальше автомат со стола, до которого на мгновенный бросок. Удивленно отмечаю, что забыл закрыть металлические задвижки окна, за которым густые камышовые заросли. Командую: «Увести задержанного!». Презрительно улыбнувшись, он стремительно поднимается с пола на ноги и бесшумно, походкой молодого барса уходит в сопровождении вооруженного солдата.

Приносят ответ на срочный запрос: «Рахматулло, сын Гуляма – крупного землевладельца, возраст – 22 года, добровольно вступил в ИПА (Исламская партия Афганистана), участвует в боевых действиях против правительственных войск в течение последних шести лет. Дважды прошёл спецподготовку в Пакистане. Лично из гранатомёта уничтожил один советский и два афганских танка. Сжёг три школы, участвовал в расстреле учителей. Проявляет особую жестокость к местному населению, лояльно относящемуся к конституционной власти, и особенно к пленным…». Далее идут списки людей, уничтоженных его наёмными бандитами.

Вносят автомат китайского производства, полевую сумку с документами и японские наручные часы «Сейко», принадлежащие Рахматулло. С этого и надо было начинать. Но после гибели товарищей я проявил поспешность. Через два часа Рахматулло даёт подробные показания по списку именного состава его группы, её кровавом пути, дислокации, структуре и личном составе спецподразделения в Пакистане. Разговор продолжается…

…Меня позвали к телефону ЗАС. Звонил из Кабула начальник следственного отделения Особого отдела КГБ армии майор Селин Владимир Иванович. Выяснив, что боевая операция заканчивается, приказал мне возвращаться в Кабул, но не с колонной машин, а воздушным транспортом, так как работы накопилось много.

Доложив о звонке Савенкову, я получил от него приказ попутно сопроводить в Кабул трофейный опиумный мак. Во время последнего боя нашими войсками был захвачен большой деревянный, обитый железными полосами, старинный сундук, полностью набитый толстыми круглыми лепешками опиумного мака. Этого количества мака, по словам начальника разведки, хватит на полтора года работы небольшого фармацевтического заводика где-нибудь в Союзе. Как сказал Савенков, командующий уже прислал специальный самолёт и попросил выделить ему для сопровождения сундука в штаб армии кого-нибудь из офицеров КГБ. Через несколько часов я был уже в Кабуле. Солдаты выгрузили из бронетранспортёра и занесли в мой кабинет сундук. Я еле успел в столовую на обед, а когда вернулся и открыл дверь в кабинет, то чуть не упал на пороге от удушья. Показалось, что кислорода в кабинете совсем не было, сразу закружилась голова. Но никакого запаха нос не ощущал.

Да и не должен был ощущать. Когда я служил в 1963 году в сержантской ракетной школе на китайской границе в Даурии, то после утреннего подъёма мы и зимой, и летом бегали обязательные 3 км. А зимой там морозы, около тридцати градусов. В результате я школу окончил со вторым разрядом по бегу, а также с навсегда отмороженным носом и утратой обоняния. Так что я сыщик без нюха.

Вызвав двух солдат из взвода охраны, приказал им погрузить сундук в дежурный БТР. На нём мы подъехали по серпантину через КПП вплотную к входу в штаб армии. Чисто выбритые, наглаженные и с блестящими от крема сапогами караульные, а затем и подбежавший офицер пытались не пустить с сундуком вовнутрь, требуя какие-то формальности. Но до крайности ожесточённый за три недели в горах, грязный, небритый, в выгоревшей до ослепительной белизны форме, грязно-серых от песка ботинках и с вытертым до металлического блеска автоматом, я грубо оттолкнул от входа офицера и приказал солдатам с сундуком следовать за мной. Караульные молча отодвинулись к стенкам коридора. Мы поднялись на второй этаж, где я уже бывал. Открыли дверь на балкон, оставили там сундук и в полной тишине вышли и уехали…

28 марта 1984 года. Город Джелалабад. 79-й день в ДРА.
«Здравствуйте, дорогие Неля, Саня и Игореша! Моя командировка продляется ещё примерно на 10 дней, начиная с сегодняшнего дня. Всё у меня нормально, по приезду в Кабул напишу подробнее. Днём плюс 47 градусов тепла. Горы и пустыни позади и впереди. Загорел и сильно оброс. Целую вас всех крепко-крепко. Ваш…».

Продолжение следует…

Добавить комментарий