Владимир КИЕНЯ. Афганские перевалы
Глава 2: перевал первый.
Чтобы попасть в Афганистан, я писал два рапорта…
«…был чекист, майор разведки
и прекрасный семьянин.»
(Владимир Высоцкий)
Прочитал в детстве в одно дыхание книгу Валентина Катаева «Сын полка» и с тех пор мечтал быть офицером.
Снились мне бои в Испании, где я воевал против фашистов. Облазил школьником многие километры окопов и ходов сообщения времён войны в лесу за рекой Сож, в белорусском городе Черикове, где родился на 52-й день войны. В лесных землянках с одноклассником и верным другом Толиком Кухаренко, у которого мать и отца повесили фашисты, мы находили винтовки без затворов, море стреляных гильз, пробитые каски, обмениваясь этими сокровищами с другими пацанами. Те находили иногда и неразорвавшиеся мины, снаряды.
В результате этих походов одноклассники частенько погибали от взрывов, несколько школьников по коридорам ходили с одной рукой или ногой. Хвастались друг перед другом немецкими часами «Бизон». Пели частушку: «В магазинах часы без камней, не берёт их в ремонт мастерская, купишь, выкинешь сотню рублей, ну подумаешь, важность какая!».
Посмотрел фильм «Чапаев» одиннадцать раз. Выходил из кинотеатра каждый раз со слезами на глазах, мне казалось, что Василий Иванович каждый раз всё ближе и ближе подплывал к противоположному берегу и вот-вот выйдет на берег, уйдёт от белых. Но не доплывал и не доплыл Чапай, и слёзы от сцены его гибели текли по мальчишеским щекам долго, оставляя чёрные грязные следы.
В ивовых зарослях возле Сожа, который протекал в конце нашего огорода, играли в «наших» и «фашистов». Никто не хотел играть фашистов, эти роли по двое из каждой команды разыгрывали, передвигая кулаки по ивовому пруту вниз: чей кулак оказывался крайним, тот и переходил к «фашистам».
В детстве от взрослых слышали иногда разные матерные слова, когда те ругались друг с другом. Но самым страшным, гибельным и самым оскорбительным было не слово, когда упоминали мать, отца, гроб и различные интимные места мужчин и женщин. Это было слово, которое и сегодня в Беларуси вызывает самую сильную ненависть и мгновенную реакцию – желание убить того, кто произносит его в твой адрес. Это слово, точнее, два слова: «фашист» и «полицай». Играя в войну возле реки, пацаны редко, когда, как им казалось, совершалась какая-нибудь уж слишком вопиющая несправедливость, употребляли эти слова, как оскорбление. Это всегда заканчивалось дракой, и тогда все игроки бросались разнимать и успокаивать дерущихся…
СССР. Крайний Север. Воркута. 1978-1981 гг.
В декабре 1979 года я был капитаном, служил на Крайнем Севере старшим оперуполномоченным Особого отдела КГБ СССР Пермского гарнизона в городе Воркута (!). Один раз в конце каждого месяца самолётом вылетал в Пермь на чекистскую учёбу, отчёт по работе за месяц и на партсобрание. Оперативно курировал батальон особого назначения (ОСНАЗ) ГРУ ГШ МО СССР (Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба Министерства Обороны СССР), то есть подразделение радиотехнической военной разведки, дислоцированное в одном из посёлков на окраине города. Если посмотреть на Воркуту сверху, то видно большое кольцо асфальтовой дороги длиной 56 километров. На нём расположены шахтёрские посёлки. В одну сторону кольца ходят пассажирские автобусы с надписью «Север», в другую – «Запад».
Один из посёлков разросся и стал центром города. В городе я часто встречался с другими сотрудниками госбезопасности. В центре Воркуты, в горотделе КГБ я бывал особенно часто, чтобы по секретному телефону ВЧ-связи решить оперативные вопросы. Туда же наведывались и другие сотрудники особых отделов – «особисты». Они курировали Арктический погранотряд, зимний аэродром подскока Дальней авиации, объекты противоракетной и противовоздушной обороны.
Отношения между нами были братские, на праздники собирались семьями, на встречах, как правило, были и военный прокурор, председатель военного трибунала, военные коменданты города и гарнизона. Обменивались незакрытой информацией, советовались по оперативным вопросам, не раскрывая их конкретное содержание, искали возможность использования оперативных наработок друг друга. Жёны вели свои женские разговоры.
Я жил с женой и двумя сыновьями в ДОСе – доме офицерского состава. В нашем гарнизоне располагались также штаб, склады, свинарник, где возле длинного корыта вместе со свиньями, плотно прижавшись друг к другу боками, кормились и крысы с длинными отвратительными хвостами.
В каждом подъезде жилого дома на стене был прикручен огромный электрический звонок, наподобие тех, что стояли на переездах через железную дорогу. Звонок примерно раз месяц включался, обычно глубокой ночью, для проверки готовности сбора личного состава по тревоге.
Младший сын – трёхлетний Игорь просыпался и начинал плакать. Старшему сыну Саше, ученику второго класса, стукнуло десять лет. Но он с пониманием мужчины относился к тому, что после громкого звонка родители подскакивали, и отец, то есть я, начинал лихорадочно одеваться, спустя несколько минут хлопал дверью и убегал в штаб. Моя жена Неля, работавшая в штабе, накидывала на «ночнушку» шубу, ноги в валенки на босу ногу и стремительно исчезала раньше меня.
Зима в тот год была лютая. Помню точно, 31 декабря 1978 года лично видел на градуснике у штаба -57°С. И ветер 13 метров в секунду. То есть, в совокупности – это 70 градусов ниже нуля.
У двери штаба с секундомером всегда стоял начальник штаба подполковник Слюсарь, который удивлённо констатировал, что первыми по тревоге почему-то всегда прибывают жёны офицеров, в том числе его, моя, командирская жена и жена замполита, а затем уже все офицеры и прапорщики. Я рассказал ему, в чём именно дело, и он объявил женам офицеров и прапорщиков в тёплом коридоре штаба, что если они ещё хоть раз прибегут первыми, то он их будет инструктировать не здесь, а на улице. Они всё поняли сразу и больше нас не опережали…
В Воркуте бывали и космонавты, они испытывали новые скафандры, месяцами жили в них прямо в тундре. Все они пользовались ЗАС-связью в городском отделе КГБ. Помню, бывал там космонавт Леонов Алексей Архипович, человек легендарный, первым в мире побывавший в открытом космосе, сразу вызывающий к себе огромное уважение скромностью и теплотой в отношениях.
Наш командир батальона ОСНАЗ добился приглашения в военный городок космонавта Жолобова Виталия Михайловича. Тот, высокий, в папахе, подтянутый, с красивыми чёрными усами, первый усатый советский космонавт, интересно и содержательно выступил перед личным составом, ответил на все вопросы доброжелательно и полно.
На следующий день я был в городе у командира части связи, полковника Штейна Семена Михайловича. Пока он разговаривал по телефону, я обратил внимание, что за его спиной на стене нет портрета В.И. Ленина или Л.И. Брежнева, а висит большой стенд с призывом-оценкой: «Желание – это тысяча возможностей, нежелание – это 1000 причин». Он неожиданно предложил мне съездить с ним в гостиницу, где жил Жолобов. Приехали, зашли в номер к Виталию Михайловичу. Он был какой-то потускневший, в потёртых трениках с большими пузырями на коленках, обутый в серые армейские валенки, не похожий на себя вчерашнего.
Семен Михайлович без лишних предисловий выставил на стол бутылку дорогого коньяка. Мы выпили, чем-то закусили, и вдруг Виталий Михайлович… закурил. Подарил нам по своей фотокарточке в скафандре космонавта с дарственной надписью (её у меня вскоре спёрли). Поговорили на любимую тему Семена Михайловича – о коллекционировании почтовых марок. Виталий Михайлович тут же вытащил пакет с марками на тему о космонавтике и отдал Штейну. Оказывается, он обещал это сделать раньше.
После выпитого, вдруг по-мужски откровенно заговорили о семьях. Виталий Михайлович сказал, что его, наверно, переведут из отряда космонавтов в Днепропетровск начальником ДОСААФ. На наше немое удивление грустно сообщил, что недавно встретил свою первую юношескую любовь и не смог её победить. Пришлось уйти из семьи, а это космонавтам не прощается. Больше я его не видел…
…27 декабря 1979 года тревога в батальоне прозвучала под утро, примерно в 5.30. Быстро одевшись, я помчался по тропинке в тундре на командный пункт (КП) батальона. Это примерно в полутора-двух километрах от штаба батальона. Сам КП располагался под землей. Вокруг него на большом расстоянии множество натянутых на столбы проводов. Это приёмные антенны, через которые и слушается эфир. Точнее – перехват переговоров возможного противника.
Я прошёл через телетайпный зал, где на столах беспрерывно и шумно стрекотали телетайпы и на бумажной ленте выталкивали из себя новости со всего мира. Между длинными рядами столов с надписями «Франс-пресс», «Ассошиэйтед-пресс», «Нью-Йорк таймс» и другими расхаживали офицеры-аналитики, которые быстро оценивали содержание информации и отрывали нужные листы.
«Что случилось?» – спросил я у майора, куратора САК США (Стратегическое Авиационное Командование). Он оторвал ещё тёплый листок с телетайпа и перевёл мне: «Сегодня Советский Союз оккупировал Афганистан». Командир уже был на месте, видимо, его известили раньше, и он объявил батальону тревогу…
Так на долгие годы Афганистан стал для меня страной особого интереса, а потом и самой южной точкой моей военной службы.
Первый рапорт с просьбой послать в Афганистан я написал в Воркуте, в 1980 году, его случайно увидела мать, долго и молча плакала. Вспоминала отца, который в двадцать четыре года сложил свою голову на фронте. Порвала рапорт на мелкие кусочки и выбросила в помойное ведро.
В нашей прессе об Афганистане тогда писали мало, в основном о субботниках по уборке территории, посадке солдатами деревьев, помощи беднякам тракторами и медикаментами. Я оперативно курировал подразделение военной разведки и имел доступ к закрытой информации о боевых действиях в Афганистане. Американцы тогда выделяли многие миллионы долларов на организацию военного противодействия советским войскам и одновременно вели, как всегда, наглую, беспредельную информационную войну против моей Родины. Через радиостанции «Голос Америки», «Свобода» и другие они круглосуточно вдалбливали в головы советских людей и людей всего мира, что Советский Союз – агрессор, «Империя зла».
Сегодня, в 21-м веке многим в мире людям, и нашим сегодняшним и вчерашним соотечественникам после смерти СССР, предельно ясно, насколько последовательна в ненависти к России и до мозга костей лжива американская «правда». Я ясно понимал, что Афганистан является передним краем обороны нашей Родины от настоящих международных гангстеров. Душой рвался на фронт и боялся не успеть.
Второй рапорт в 1981 году постигла участь первого. Начальник Особого отдела гарнизона подполковник Николай Павлович Котенко, прочитав его, нецензурно выразился вслух и порвал. «Идите работать!» – приказал он.
10 ноября 1982 года, в день смерти Л.И. Брежнева, меня – уже старшего следователя Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу – вызвал начальник отдела генерал-майор Миронюк Андрей Яковлевич. Не отрываясь от разговора по телефону правительственной связи, на несколько секунд зажав трубку рукой, он сказал: «Завтра утром быть в Центре в штатском, командировку возьми в секретариате».
В Москве я жил в гостинице «Пекин» на седьмом этаже, с окнами на площадь Маяковского. Слева – ресторан «Москва», справа – Театр эстрады. В гостинице вместе со мной жило ещё несколько десятков следователей КГБ, срочно вызванных со всего Союза. Юрий Владимирович Андропов, бывший председатель КГБ СССР, ставший после смерти Л.И. Брежнева руководителем государства, отлично осведомленный об истинном положении в стране, без крови и сталинских расстрелов начал сразу же наводить должный порядок в державе.
Я вошёл в следственную бригаду, которая вела уголовное дело в отношении военных летчиков эскадрильи Генерального штаба МО СССР, арестованных за контрабанду. Самолеты ИЛ-18 этой дивизии с экипажами на один месяц откомандировывались в Ташкент для выполнения роли санитаров, вывозить из Афганистана раненых советских людей. Три раза в неделю самолеты выполняли рейсы по маршруту Ташкент – Кабул – Кандагар – Шиндант. Экипажи между полетами жили в Ташкенте.
Открутив по 13 винтов на одной из вертикальных панелей багажного отсека самолета ИЛ-18, члены экипажа в полусферическое пространство прятали от таможенного досмотра по 640 бутылок (целую машину) водки и нелегально привозили её в Афганистан. Там им за водку давали 1000 цветных платков с люрексом, которые также скрытно привозились в СССР. Платки отдавались местным сообщникам в Ташкенте, которые их продавали. Все участники этих незаконных махинаций получали большие деньги.
В ходе раскрытия операции были арестованы в Москве 17 военных лётчиков, которые содержались в следственном изоляторе КГБ в Лефортово. В Ташкенте также были арестованы и содержались в следственном изоляторе КГБ Узбекистана: организатор этого преступления – бывший гравировщик на могильных плитах, весь состав Ташкентской таможни, старший лейтенант пограничных войск и командир экипажа военно-транспортного самолета АН-12 майор Алеев, всего более 50 человек.
Арестованные военные лётчики эскадрильи Генерального штаба облетали почти весь земной шар, бывали неоднократно в горячих точках планеты. Их пассажирами были, как правило, высший генералитет армии и флота, маршалы и министры. Многие из членов экипажей награждены боевыми орденами. Это были люди отважного сердца, преданные Родине беспредельно.
Пропив в ресторанах Ташкента и прогуляв почти все полученные незаконным путём деньги, они все как один просили не сажать их в тюрьму, а создать, как в войну, штрафные батальоны и дать возможность искупить вину с оружием в руках, в боях в Афганистане. Но репрессивная машина нашего государства была неумолима и жестока. Кара за содеянное или только подозрение на него начиналась сразу же с любого задержания, тем более ареста, а не после рассмотрения дела судом.
Арест – это всегда стресс, средство сильнейшего давления на любого человека, тем более невинного. Следствие же по много-эпизодным делам длилось годами. А места содержания задержанных и арестованных иногда напоминали пыточные застенки. И сколько потом арестованных людей было реабилитировано, то есть признано судом невинными? Наше законодательство было архаично и узколобо.
Бывший могильщик и организатор большой ташкентской контрабанды, как было указано на огромном листе ватмана в кабинете следователя, совершил 324 преступных эпизода и сидел под следствием уже около трёх лет. По каждому эпизоду нужно было допросить примерно 20 человек, осуществить очные ставки для устранения противоречий, провести обыски, выемки, протоколы осмотров изъятого, его оценку и т.д. Арестованных надо было кормить и охранять.
Целой армии свидетелей надо было оплатить проезд на следствие, суд и обратно. В итоге выстраивалась фантастическая сумма расходов государства. В других же странах, насколько я помню, доказывался ОДИН преступный эпизод и он же незамедлительно рассматривался в суде. Громадная экономия времени, денег и расходов на содержание репрессивного механизма.
30 декабря 1982 года из восьмидесяти прикомандированных следователей КГБ в гостинице «Пекин» в Москве на новогодние праздники оставалось только двое – я из Свердловска и Валентин Круглов из Барнаула. Все остальные разъехались по домам. Билет из Москвы до Свердловска тогда стоил 27 рублей 50 копеек, а до Барнаула ещё больше. Мы оба не могли себе позволить потратить такие большие личные деньги на билеты домой и обратно.
По утрам, выпив стакан чаю в номере, приготовленного тут же с помощью самодельного кипятильника из двух лезвий «Нева», и съев бутерброд с колбасой, я отправлялся на метро в Особый отдел Московского военного округа. Проезд на метро стоил 5 копеек.
В отделе бригадир следственной группы майор Шкраба Роман Михайлович из Витебского Управления КГБ Белоруссии давал несложные поручения. Он был далеко не в восторге от меня, я только недавно стал следователем, и мой прежний оперативный опыт был скорее помехой для следствия, чем опорой. В бригаде я составлял протоколы осмотра документов и предметов и возил для оценки в меховой магазин на Арбате дублёнки, изъятые в ходе обысков.
Следственная бригада Шкрабы – четыре следователя ютились в небольшом квадратном кабинете размером примерно четыре на пять метров. Обычная картина. В одном углу кабинета, за столом, заваленном папками дел, следователь допрашивал жену лётчика, молодую женщину. Он на повышенных тонах уличал её в чем-то, требовал говорить правду. Она плакала, вытирала красный заплаканный нос платочком и отводила взгляд, что ещё больше распаляло допрашивающего.
В другом углу на столе стояло несколько дорогостоящих японских магнитофонов, из которых лилась волшебной чистоты модная эстрадная музыка. Второй следователь с сосредоточенным лицом листал тома документов и быстро и громко печатал на машинке протоколы осмотров. Около окна шёл ещё допрос, тоже молодой жены другого военного лётчика. Следователь из Грузии лейтенант Резо Габуния рассказывал ей что-то очень смешное, оба роняли головы на стол и умирали от смеха.
Четвёртый следователь, лейтенант Владимир Гусёв (с ударением на букву «ё», именно так его называли начальник следственного отделения полковник-фронтовик, ходивший с палочкой, и все мы), как говорили, сын армейского генерала, постоянно звонил по телефону. Перед ним лежал большой лист бумаги со списком фамилий лиц, которых он приглашал на допрос завтра. Набрав номер, он монотонным негромким голосом называл очередную фамилию из списка и представлялся: «Это лейтенант Гусев из Особого отдела Московского военного округа. Завтра в … часов Вы приглашаетесь на допрос в качестве свидетеля по адресу…». Ставил птичку напротив фамилии в списке и набирал следующий номер телефона. Внезапно в его монологе появилась непонятная пауза, на которую все присутствующие обратили внимание. «Да-да, это лейтенант Гусев из Особого отдела КГБ Московского военного округа», – уже второй раз произнёс он и внезапно надолго замолчал.
Входная дверь кабинета с треском распахнулась и ударилась о притолоку. В ней возникла фигура седого полковника-фронтовика с клюкой в руке. «Гус-ё-ё-ё-в!!!» – закричал он так, что и плакавшая, и хохочущая жёны лётчиков одновременно вздрогнули и уставились на него. «Положи на х…й трубку!». Он молниеносно подскочил к Гусеву, вырвал из его рук телефонную трубку и положил её на телефонный аппарат, прекратив разговор. И так же молниеносно ретировался.
Как выяснилось позже, кто-то внёс в список фамилию министра угольной промышленности. Каста больших начальников всегда остаётся неприкасаемой, как бы ни называлась страна: СССР или Россия…
…30 декабря 1982 года вечером я остался один, так как все уехали на новогодние праздники, и печатал протоколы осмотра вещественных доказательств. В 21.00 появился полковник-фронтовик и буквально выгнал меня отдыхать. Быстро я дошёл до станции метро «Новослободская», посмотрел издалека на бассейн «Москва» и клубы пара над водой (сегодня здесь восстановлен Храм Христа Спасителя). Нырнул по эскалатору вниз.
Подземный переход и все вагоны прибывшего поезда метро были пусты. Ни одного пассажира не видно. На станции «Площадь Революции» вышел из вагона и пошёл по переходу. Метрах в тридцати впереди меня медленно шёл в дорогой меховой шапке и белых бурках пожилой мужчина, как из кино про буржуев. Когда до него осталось метров пять, он внезапно остановился и, глядя назад, мне за спину, заорал мощным басом так, что я вздрогнул: «Бей жидов, спасай Россию!!».
Я не стал останавливаться и быстро обогнал его. Криков сзади не было. На улице был мороз, и я, как в дом родной, шмыгнул в гостиницу, над которой была вывеска «Закусочная», а на углу здания табличка: «Закусочная за углом». Валентин Круглов уже ждал меня в двухместном номере, и не один. С ним был мужчина лет сорока с внешностью азиата, но с чисто русским выговором.
Познакомились. Выпили за сегодняшний большой праздник – день 60-летия СССР. Разговорились. Устали только к одиннадцати часам утра следующего дня. Оказалось, что этот мужчина долгие годы готовился к нелегальной работе в Японии, сделал для этого пластическую операцию. Но не сбылось.
Сыночек одного из членов Политбюро, разведчик, переметнулся к потенциальным врагам Союза и выдал всё, что знал, в том числе всех, кто с ним учился в разведшколе. И поэтому сейчас мужчина служит в контрразведке, а не в разведке. Я спросил: «Почему таким высоким строительным забором окружено недалеко расположенное посольство США?» Он рассказал, что американцы задумали перестройку здания и при разрушении старых стен обнаружили, к своему ужасу, множество подслушивающих устройств. Поэтому все строительные материалы, песок и кирпичи в том числе, привезли из Америки.
Теперь всё это хранится под строгой охраной морской пехоты США за высоким забором. А добыть нужные кирпичи при русской смекалке оказалось несложным. Собрав во дворе школы человек десять мальчишек, им пообещали за каждый добытый кирпич по пять рублей. Провели в условное время ночью к забору, отодвинули в сторону заранее ослабленные доски, открыв сразу несколько проёмов. Мальчишки гурьбой одновременно бросились к куче кирпича, каждый схватил по одному, и бросились врассыпную. Их пытался поймать и что-то вслед кричал выскочивший морской пехотинец из охраны, но не поймал, а стрелять в детей не стал. Так что американцам придётся по-новому завозить стройматериалы, и они встанут им по цене дороже золота…
…Наступил 1983 год. На несколько дней наша и три других следственные бригады были посланы в командировку в Ташкент, для проведения очных ставок наших подследственных с их сообщниками, которых арестовал КГБ Узбекской ССР. Для этого в наше распоряжение был выделен самолёт Ту-154. Утром я сообщил администратору гостиницы, что буду отсутствовать трое суток, но мои вещи остаются в номере, так как я уже заплатил за месяц вперёд. Девушка-администратор спросила у меня разрешения поселить кого-либо на этот срок, так как есть очень много желающих. Я не возражал.
Наш самолёт вылетел с аэродрома Чкаловский вечером. Восемь арестованных военных лётчиков разместили в хвосте самолёта. Следователи отдельной группой расположились ближе к середине салона. Когда самолёт набрал высоту, к следователям подошёл командир корабля и попросил разрешения предложить всем пассажирам на борту скромный обед. Стюардессы принесли всем стандартный авиационный обед и сами стали кушать в компании следователей.
Арестованные офицеры служили с экипажем самолёта в одном полку, они все хорошо знали друг друга и не скрывали этого. И следователи не обращали внимания на то, что арестованные передвигались по самолёту свободно и общались со всеми членами экипажа. Ко мне после обеда подошёл командир корабля и предложил посмотреть кабину пилотов. Мы зашли в кабину, командир сел на своё левое командирское место, а мне предложил правое, которое освободил второй пилот. Я сел и огляделся. Высота по приборам – 11 600 метров. Небо вокруг необычное – фиолетовое, и звёзды – большие и яркие.
Командир спросил, хочу ли я немного повести самолёт самостоятельно. Я обрадованно согласился, поставил ноги на педали и взял в руки штурвал. Командир отключил автопилот. Огромная махина слушалась малейшего движения рук и ног. Стоило чуть-чуть надавить на левую педаль, и самолёт сразу начинал плавно отклоняться влево, правую – вправо. Чуть-чуть взять штурвал на себя – и самолет начинал задирать нос кверху, от себя – опускать нос вниз. Все эти движения отражали приборы прямо передо мной, и я мгновенно взмок от напряжения. Меня хватило минут на пять, не больше. Ноги и руки стали деревянными, и я попросил командира снова взять управление на себя…
В Ташкенте на аэродроме к самолёту подъехали две тюремные машины. На арестованных надели наручники и посадили в зарешёченные клетки кузовов. Тяжело было смотреть на лица арестованных военных офицеров-лётчиков, которые только что глотнули свободы…
Я вернулся в Москву через трое суток. Сосед по номеру Резо Габуния, как всегда, был весел и энергичен, молод и строен. У него были необычные для грузина ярко-голубые большие глаза и блестящие кудрявые чёрные волосы, на которые сразу обращали внимание прохожие молодые женщины. Частенько по вечерам Резо выходил на улицу Горького (сейчас Тверская) на «охоту». Возвращался под утро уставший и весь день потом был сонный и вялый. Иногда приходил с подарками от женщин, свитерами, джинсами.
На вопрос, что новенького, Резо рассказал мне, что вчера у него случился редкий вечер, когда «охота» была неудачной, он пришёл в номер поздно и сразу лёг спать. На моей кровати кто-то спал, укрывшись с головой одеялом. Он понял, что кого-то подселили на ночь, на время моего отсутствия. Утром он потянулся, открыл глаза и вздрогнул. На моей кровати спала, широко раскинувшись, молодая полуобнаженная красавица-блондинка. Оказалось, что девушка-администратор подселила на ночь к нам женщину, посмотрев по списку жильцов, что в номере проживает Р. Габуния. И подумала, что это женщина…
Через несколько месяцев после командировки в Москву я был направлен в Ташкент, в Особый отдел КГБ СССР по Туркестанскому военному округу. По штату там вначале был один следователь. Из Афганистана быстро нарастал поток контрабанды, особенно наркотиков, незаконно перемещаемых через государственную границу СССР. Был создан следственный сектор с штатом в несколько десятков следователей, который тоже не смог справиться с нарастающим валом контрабанды. И со всего Союза в следственный сектор стали направлять прикомандированных следователей, сроком, как правило, на два месяца. Жили прикомандированные в гостинице «Ташкент», в самом центре города. В этой же гостинице в это время жило более двухсот следователей группы старшего следователя по особо важным делам Прокуратуры СССР Тельмана Гдляна, работавших по делам о взятках.
Начальником следственного сектора был полковник Тарас Владимирович Дерень, украинец, по-моему, из Днепропетровска, спокойный, немногословный, с гладко зачёсанными назад волосами, внимательным взглядом психотерапевта, высокого класса профессионал. Меня прикрепили в бригаду старшего лейтенанта Михаила Хасаншина. Между собой все называли его «Мишка-дрын» – за высокий рост и плотное телосложение. Перед утренней планёркой он любил минут по двадцать, к большому неудовольствию остальных «следаков», посидеть в общем туалете и почитать свежую прессу. В качестве туалетной бумаги иногда использовал испорченные протоколы допросов, на бланках которых в правом верхнем углу стоял гриф «Секретно».
В бригаде было два лейтенанта Владимира Петрова. Чтобы различить их в разговорах по телефону, одного из них между собой называли «Петров-Водкин», но не за талант известного художника, а за пристрастие к определённому напитку. Нос у него выделялся размером и был постоянно красный. Тарас Владимирович каждое утро проводил общую планёрку в Ленинской комнате отдела, на которой долго и нудно выговаривал некоторым за опоздания, мятый вид и мелкие прегрешения в поведении.
Некоторые в это время умудрялись даже поспать. Помню, как однажды Тарас Владимирович долго потрясал перед аудиторией скомканным обрывком протокола допроса, обнаруженным им в урне общего туалета. По его словам, кто-то из присутствующих следователей (все сразу догадались – кто) порвал почти заполненный протокол и использовал СЕКРЕТНЫЙ документ в качестве туалетной бумаги! А это грубейшее нарушение режима безопасности! Молодые следователи на полном серьёзе предложили Тарасу Владимировичу срочно получить у всех мазки, чтобы найти этого «негодяя-преступника»…
Вообще-то среди прикомандированных следователей стали попадаться всякие чудаки. Чтобы выяснить наверняка, где конкретно хранит незаконные ценности один из подозреваемых, следователь, кажется, из Иваново, подписал у генерала задание на проведение оперативно-технического мероприятия. После обыска и ареста подозреваемого он не стал увозить имущество, изъятое из двухкомнатной квартиры хозяина (якобы, сломалась машина), а велел сложить вещи до утра в одной из комнат. Опечатал её дверь личной печатью на пластилине. В приспособлении для опечатывания был вмонтирован чувствительный микрофон. Сотрудники оперативно-технического подразделения, расшифровавшие запись разговоров в эту ночь, были немало удивлены. Какой-то мужчина всю ночь занимался с женой арестованного сексом и в перерывах настойчиво уговаривал её дать правдивые показания о месте хранения ценностей мужа. Оказалось, что это и был следователь – инициатор прослушки. Его с позором отправили обратно.
После окончания одного из дел разразился вообще большой скандал. Жена арестованного обвиняемого написала жалобу, что её в служебном кабинете изнасиловал следователь. Указала место насилия – сейф в углу кабинета. При проверке следователь долго отказывался, обращаясь к здравому смыслу проверяющих, убеждая их, что если бы он это сделал, то – на диване, наконец, на полу, а не в тесноте, на высоком сейфе, почти у потолка. Подняли старые материалы о его проступках. Выяснили, что это уже третий подобный случай в его биографии, причём каждый из них в разных командировках по городам Союза. Те два закончились безрезультатно, так как на первый взгляд выглядели так же абсурдно, как и этот последний. При более глубокой профессиональной проверке этих случаев все факты насилия со стороны следователя были подтверждены, и он понёс уголовное наказание.
Были и случаи предательства. Кто-то из следователей рассказал, что комендант Особого отдела КГБ ТуркВО майор Козлов был изобличён в том, что выспрашивал у следователей планы на завтрашний день: обыски, аресты и т.п. Затем продавал эту информацию заинтересованным лицам. До сих пор помню шакалью морду этого ублюдка. Жаль, что не попался он мне в Афганистане.
Как-то в середине октября был организован выезд на природу с семьями в один из опустевших пионерских лагерей в окрестностях Ташкента. Поразили золотая осень, местная природа, множество ягодных кустарников и особо – деревья, на которых росли самые настоящие грецкие орехи. Когда пробуешь снять с ореха зеленую кожуру, то руки, а то и лицо покрываются долго не смываемым сине-фиолетовым цветом его сока.
И вот здесь, в Ташкенте, в конце 1983 года у меня, наконец, появился третий, долгожданный и реальный шанс попасть в Афганистан на войну. В мой номер гостиницы «Ташкент» поселился на три дня капитан Пронин Анатолий Петрович. Он был старшим следователем Особого отдела КГБ 40-й армии. За трое суток общения с ним я узнал много нового, о чём в газетах не писали. И ещё больше укрепился в мысли, что моё место офицера советской военной контрразведки там, на переднем крае борьбы с потенциальным противником.
Я встретился с куратором из Москвы Виктором Степановичем и высказал ему эту мысль. Он после долгой беседы со мной пообещал, что Следственный отдел КГБ СССР запросит моё личное дело и рассмотрит мою просьбу.
10 января 1984 года я пересёк государственную границу из СССР в Афганистан, мой «Крайний Юг», где прослужил два года. Это были два года невыносимой жары, непривычно резкого холода, постоянной смертельной опасности и тяжёлой работы…
Из писем домой
11 января 1984 года. Город Кабул. 2-й день в ДРА.
«Здравствуйте, дорогие мои!
Ну вот, я и на месте, где должен буду постоянно проходить службу. Аэродром расположен на ровном плато, окружённом со всех сторон очень близко высокими, суровыми, покрытыми снегом горами, кое-где наполовину скрытыми туманом. Величественная картина, которую я вижу впервые. На скорости, по асфальту «уазик» быстро вчера доставил нас на место, ехали через весь город. Несколько десятков современных домов в центре города. Мелькают многочисленные парные и числом побольше патрули, в основном с нашими «ППШ» и другим старым и непонятным оружием.
Множество марок автомашин, включая советские грузовые ЗИЛы, «молотовки» и «полуторки». Из легковых большинство – старые иномарки и наши «Москвичи-408» жёлтого цвета, такси. Всего один или два светофора на всём пути движения, на них никто не обращает внимания. Возникают частые, но мгновенно рассасывающиеся пробки. Внезапно и стремительно перед самым носом машины дорогу перебегают «аборигенята» и взрослые особи. Одежды самые немыслимые: несколько раз обёрнутое вокруг тела до пояса обыкновенное одеяло, ниже – широкие белые кальсоны и резиновые калоши на босую ногу.
Вдоль городской дороги – огороженные двухметровым забором из серой глины квадраты земли соток по пять. В одном углу этих квадратов возвышается дом такого же серого цвета – коробка двух-трёхэтажного здания, обычно без окон наружу, редко с одной узкой щелью. Это готовые крепости, которые трудно одолеть. Возле дувалов – заборов на ярко-зелёной траве, перемежающейся островками ярко-белого снега, играют легко одетые дети. Вдоль всей трассы поездки дуканы – частные магазинчики. Слева мелькнул деревянный рынок – уникальное место, где дрова продают на вес, по одному кг.
Живу в комнате, где стоят шесть кроватей. Обычно половина обитателей в командировке. Прохладно – недавнее землетрясение повредило отопление. Обычная для мужского общежития безалаберность и свобода действий. Вокруг высокие горы, вдали кишлак и двадцать метров до деревянного туалета через дорогу. Погода стоит тёплая: днём 3-4 градуса мороза, ночью до -20°С. Яркое безоблачное небо, иногда тучи. Пыль и серость до бесконечности. И кругом – военный люд, техника. Получил своих друзей: «Калашникова» и «Макарова», с которыми долго не расстанусь. Читаю документы, вживаюсь в обстановку. Буду ждать ваших писем. В ближайшем будущем поездок в Союз не предвидится. Живите дружно, передавайте всем родным и знакомым привет.
Крепко целую. Ваш…».
15 января 1984 года. Город Кабул. 6-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие Неля, Саша и Игорёк!
9-й день как из дому, а кажется, что это было очень давно. Всё ещё не верится, что я за границей, что вокруг совершенно другого мировоззрения люди. Чувствуешь себя зрителем многосерийного цветного кино.
Удивительна и неповторима архитектура домов, которые построены на крутых и голых скалах! Крыша одного является полом другого и т.д., то есть улицы в нашем понимании нет, всё построено без плана, хаотично. Естественно, нет и канализации, всё стекает вниз, в реку Кабул. Воду носят и продают водоносы.
Маленькие дети, лет по 8-9, на лямке на шее таскают обыкновенный столовый алюминиевый поднос, на котором лежат для продажи несколько лепёшек. В городе всего три больших государственных магазина, где на товары указаны цены.
Почти все первые этажи домов в центре города занимают дуканы. Интересно, что владелец, как правило, не знает русского языка, а подолгу и азартно торгуются с русскими покупателями сыновья хозяина, лет 12-15.
Сотни таких продавцов видны по обочинам улиц. Стоит только автомашине на минутку остановиться, как тут же в окне появляется хитрющая рожица юного продавца и начинает перечислять всякие товары или, увидев любую вещь на тебе: часы, обувь и т.д., начинает предлагать обмен или просить продать. «Чеки, дэньги есть? А что есть? Что надо?». Назойливы до отвращения, и если ты или водитель на секунду потеряете бдительность, могут схватить любую вещь – автомат, фуражку – и броситься убегать…
Оказывается, с собой по ошибке я взял полевую форму, которая предназначалась в подарок дяде Лёше (её размер 54, а мой 48). Это выяснилось, когда вырядился в неё первый раз. Солдат-«старик» в момент ушил и китель, и брюки, так что я себя чувствую уверенно.
Привыкаю к обстановке: уже легко на слух отличаю стрельбу из разных видов оружия, примелькались и лучи прожекторов в ночном небе, и беспрерывные осветительные ракеты, всегда внезапные и очень громкие взрывы по вечерам.
Пища спартанская: «красная рыба» (консервы «Ставрида в томатном соусе»), каша-шрап-нель и суп – затрудняюсь назвать его русским литературным словом… Мотаюсь в столице и вокруг неё.
Крепко обнимаю и целую вас. Ваш…».
Комментарий через 30 лет. Май 2014 года. Ордена Ленина город Екатеринбург Свердловской области.
Неторопливо перечитываю свои письма домой, они, как и все остальные, проверялись военной цензурой. Именно поэтому в них о конкретной работе ни слова. О действительной обстановке тоже. В Союзе об этом газеты тоже молчали, либо рассказывали «сказки» про учения и совместные посадки деревьев. Ну, а мне, когда я писал домой, Владимир Высоцкий из магнитолы на столе постоянно напоминал своим хрипловатым голосом:
«Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и ещё,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо».
Поэтому мои письма домой напоминают в основном подробные отчёты о метеосводках, впечатлениях туриста, быте, а не о настоящих делах и службе военного следователя-контрразведчика.
Продолжение следует…