Поиск национальной идеи и создание на ее основе идеала государственного устройства в российской истории всегда осуществлялся болезненно, порой мучительно. Геополитические факторы и доминанты русской культуры, формирующие ментальность, в большей мере способствовали развитию социоцентрических тенденций, что приводило к коллизиям идеалотворчества, обусловленных вечных конфликтом между моральным и рациональным, нравственным и правовым.
В условиях непрерывно меняющейся России проблема поиска идеала, способного консолидировать общество и направить его на решение конструктивных созидательных задач, ощущается остро. Ориентация на него могла бы способствовать не только эффективному осуществлению внутригосударственных преобразований, определила бы место России в мировой интеграционной системе, но прежде всего выявила бы традиционные национальные константы, являющиеся основой русской ментальности и могущие стать опорой для сплочения и объединения нации в период реформирования государственности.
В начале третьего тысячелетия Россия по-прежнему находится в состоянии осмысления путей дальнейшего развития. Главным смыслом уходящей эпохи стало разрушение несущих конструкций, опор коммунистического режима, а также начало общественной трансформации страны в сторону рыночной экономики и плюралистической демократии, того, что прочно ассоциируется в сознании современного человека с цивилизацией.
Между тем строительство новой России столкнулось с целым рядом проблем и трудностей, о которых и не подозревали инициаторы реформ. Последовательное крушение двух систем мифов – первоначальной тоталитарной коммунистической, а затем, с интервалом в несколько лет, – и либерально-западнической (причем взятой в ее крайнем атлантическом варианте) привело к тяжелому и затяжному кризису в идейно-теоретической области. Попытки спешно сформулировать «национально-государственную идею» оказались малоуспешными, а усилия создать идеологическую основу власти обернулись девальвацией базовых ценностей в сознании россиян, выхолащиванием их сущности.
В последние годы поиск идеи, способной консолидировать общество и направить его на решение конструктивных созидательных задач, привел к тому, что многие общественно-политические силы и их лидеры стали активно опираться на ценности консервативной идеологии, и спектр этих сил оказался чрезвычайно широ-ким — от сторонников левого коммунистического крыла до представителей праволиберального, – но всех их объединило стремление выявить ее национальные составляющие. Это заставило обратиться к российской истории, чтобы по-новому взглянуть на отечественную консервативную традицию.
Поскольку специфика консерватизма естественным образом связана с особенностями политического, социально-экономического и духовного развития различных стран и регионов, российская консервативная традиция во все времена существенно отличалась от западноевропейской и англосаксонской, достаточно развитых и устоявшихся.
Следует принять во внимание и то обстоятельство, что консерватизм, понимаемый как единство теоретически обоснованной идеологии и связанных с ней политических структур, работающих в правовом режиме, в России не сложился вплоть до последнего времени, оставаясь, по выражению П. Рахшмира, «явлением в большей мере интеллектуальным, даже эстетическим, чем политическим». Неслучайно в когорте российских консерваторов главным образом историки, философы, литераторы, у которых больше пророчества, проповедничества, историософии, чем собственно политических идей.
Одним из основоположников российской политической консервативной доктрины принято считать историософа Н. Карамзина, сформулировавшего основы консервативной идеологии, базирующиеся на признании особого, патриархального типа верховной власти в России.
Постулаты были развиты и дополнены князем М. Щербатовым, историком М. Погодиным, филологом Н. Шевыревым, но наилучших образом российская консервативная традиция с точки зрения реально присущих ей качеств была представлена министром народного просвещения графом С. Уваровым в его сакраментальной триаде «православие – самодержавие – народность», которая, несмотря на очевидную идеологическую подоплеку, в целом верно отражала национальную архетипику.
Провозглашенные идеологами официальной народности устои русской жизни, несмотря на довольно упрощенный вариант, были рационализированы и легко усвоены российской периферией, в частности, славянофилами, переосмыслившими труды Шеллинга и романтиков, философски и художественно выразивших идею целого, основополагающую для славянофилов. Следует отметить и знание ими европейских мистиков (Я. Беме, Э. Сведенборг, Ф. Баадер, масоны).
Главным же источником явилась святоотеческая литература, открытая славянофилами для российского образованного общества, а вместе с ней – православная традиция с ее византийскими предпосылками. Именно славянофилы впервые осознали необходимость «достройки» российской традиции путем углубления в ней индивидуального начала, с чем был связан возрожденный интерес к исихазму и старчеству.
Явившись просвещенным патриотизмом, славянофильство широко пропагандировало социальные и духовные начала русской народности. Мечтая создать идеальное общество, основанное на высоких принципах христианской любви не только человека к Богу, но и человека к человеку, славянофилы не могли сочувственно относиться к серьезным сословным и классовым различиям и ограничениям и в то же время негативно относились к идеям создания в России общества по европейскому образцу.
Формально разделяя идеалы официальной народности, славянофилы, однако, трактовали их своеобразно. Понимая под православием свободное сообщество истинных христиан, в самодержавии они усматривали прежде всего возможность для этих христиан избежать участия в политике и сосредоточиться главным образом на решении социально-нравственных проблем, русский же народ считали не пассивным объектом приложения политических сил, а активным творческим началом, развивающимся по своим внутренним законам.
Стремясь не только к скорейшему, но и достаточно широкому осуществлению либеральных преобразований в русском обществе, они вместе с тем утверждали, что не либерализм, а консерватизм обусловливает в конечном итоге его развитие.
Дело С. Уварова нашло продолжение в теориях К. Победоносцева, несколько по-своему у К. Леонтьева и Н. Данилевского, а в начале XX в. – у В. Пуришкевича.
Многогранный процесс, который принято называть модернизацией, понимаемый как «некатастрофическое преобразование, качественный сдвиг при непременном сохранении связи традиции и новации» (С.Я. Матвеева) в России запоздал, да и осуществлялся весьма своеобразно. Отсутствие политических партий и представительных органов вынуждало правительство выступать в роли реформатора, естественно, консервативного.
В ответ на попытки реформ, как правило, оживлялась дворянская оппозиция справа, вскрывая негативные стороны либерального реформаторства в России (особенно при Александре II) и предлагая скорректировать их, исходя из специфики страны.
В частности, князь В. Мещерский высказывался за привлечение внимания к тому, что консерватизм не означает отрицание реформ вообще, его задача в ином – показать, как сделать их менее болезненными для общества, адаптировать инновации к российской традиции при ее безусловном сохранении и воспроизведении.
Представитель политической журналистики М. Катков также полагал, что в основе политики должен лежать национально-государственный интерес и усматривал суть консерватизма в том, чтобы осуществить охрану, защиту этого интереса.
Основываясь на идеях, сформулированных славянофилами, Н. Данилевский и в значительно большей мере К. Леонтьев предприняли не столько их дальнейшее развитие, сколько создали собственное оригинальное творение. Противопоставляя европоцентристским теориям концепцию культурно-исторических типов, Н. Данилевский использовал методологию, получившую широкое распространение в естественных науках.
Подведя под славянофильские идеи серьезные теоретические основы, свидетельствующие о национальной неповторимости, своеобразии народов, он значительно усилил ранее существовавшие тенденции, раскрывающие проблему самобытности национального бытия. Однако реалии земной жизни вынудили его на десакрализацию и секуляризацию общества и государства.
Обнаруживая социальный идеал в допетровской России, славянофилы, как и Н. Данилевский, существенно отличались от К. Леонтьева. Основывая свое мировоззрение на идеях натурализма, эстетизма и православия и признавая, что каждый народ, каждое общество уникально, в том числе в своей государственности, К. Леонтьев тем не менее считал, что «государственная форма у каждой нации своя: она в главной основе неизменна до гроба исторического, но меняется в частностях от начала до конца» и при этом зависит от внутренней идеи. «Идея русского государства дана Византией.
Византизм в государстве означает самодержавие. В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западного, от ересей и расколов… Византизм есть сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства».
Поскольку Россия представляет собой страну «с особо благоприятными условиями для выработки монархической верховной власти», русский народный идеал, по мнению Л. Тихомирова, находится в единстве и целостности с идеей монархического правления, базирующейся в идеале на высших этических нормах.
Дальнейшее дополнение и развитие консервативных идей прослеживается в трудах Ф. Тютчева, Ф. Достоевского, Б. Чичерина, И. Ильина, Н. Федорова, чьи взгляды формировались во многом благодаря усилению кризисных явлений, охвативших пореформенную Россию.
Характерно, что из всех классиков консерватизма именно Ж. де Местр оказал самое сильное влияние на российскую консервативную мысль. Н. Бердяев писал по этому поводу, что «Ж. де Местр был прежде всего историософом, а историософия никогда не вмещается в рамки официальной теологии и философии… Ж. де Местр, подобно Фр. Баадеру, ближе нам русским, чем другие мыслители Запада».
Современный философ С. Хоружий уточняет, что «Де Местр действительно очень близок некоторому духовному типу, характерному, как ни странно, скорее для русской, чем для западной культуры и ярко воплотившемуся в ранних славянофилах: типу «светского богослова», бесспорного рыцаря веры, но и мысли, Церкви – но и «самобытности», органически народных начал».
Формирование партийно-государственной структуры, думская деятельность подстегнули процесс дифференциации российского консерватизма. Но философско-социальную и философско-религиозную мысль России «серебряного века» по-прежнему питало славянофильство. Характерно, что среди крупных мыслителей той
поры либералов и рационалистов в чистом виде почти не было, исключая Г. Шпета. Остальные, начиная с В. Соловьева и заканчивая И. Ильиным, исповедовали идею российско-европейского синтеза при сугубом внимании к национальной специфике.
При этом сохранялась приверженность к свободно понимаемым религиозным ценностям, приобретя большую личностную окраску и дополнившись идеей права, ценностями трудовой этики (С. Булгаков, С. Франк и др.), интересом к рациональной научности и интеллектуальной совести, а также реформизму.
В итоге в начале века впервые в российской истории сложилась реалистическая, с развитым чувством традиции, программа российских преобразований, изложенная прежде всего в «Вехах» и основанная на достаточно трезвом и глубоком видении истории, так и оставшись, однако, на уровне теоретически разработанного проекта и не вылившись в соответствующие политические формы.
Осмысление наследия политического консерватизма приводит к пониманию того, что общество и власть не могут обрести стабильность и устойчивость без основополагающей идеологии.
Современную востребованность консерватизма следует усматривать еще и в том, что его базовой составляющей выступает устойчивость и стабильность общественной системы, преемственность и некатастрофичность развития, принципиальная нерушимость системообразующих факторов.
Реформы в консервативной доктрине выступают как ценность, но они должны проводиться во изменение, обновление, совершенствование существующих общественных институтов и отношений, их цель – в придании обществу необходимого динамизма, сохранении во времени базисных несущих конструкций, норм, общественных коммуникаций.
Возвышаясь над групповыми и классовыми интересами, консервативная доктрина призывает проявлять «благоразумие в условиях социальных изменений без катастроф» (К. Манхейм). Сущность консервативной модели реформаторства отражена в афоризме Civitas ut reformari posit conservetur, который можно трактовать так: «Общество, для того чтобы реформировать, нужно сохранить». Не случайно в старой России консерваторов называли одновременно охранителями. Думается, что и современная Россия чрезвычайно нуждается именно в охранителях, созидателях, а не только в реформаторах.
Консерватизм предполагает апеллирование к традициям, устоям общества, причем традициям историческим, национально-государственным, семейным и правовым, религиозным и нравственным. В этом и состоит залог непрерывности и пре-емственности развития, понимания общества и государства как партнерского соглаше-ния, как живой корпорации. «Mos majores» – «нравы и обычаи предков» – непреходящая ценность консервативной идеи.
Провозглашение государственного общеполитического курса на возрождение державности предполагает понимание сущности и специфики традиционных ценностей, прежде всего консервативных, являющихся устоявшимися национальными составляющими и во многом способствовавших становлению Великой России.
Все отчетливо сочетающиеся сегодня в мире тенденции гуманизации науки и антигуманности политической практики, совершенство технического прогресса и многочисленные факты человеческого регресса, заставляют обращаться к мировому и отечественному консервативному наследию с целью поиска основ новой концепции человека XXI века, определения его личностных ценностей и приоритетов развития.
Обозреватель журнала «Владимиръ»
Наталья Дьякова